Русско-французский билингвизм в языковой культуре российских дворян первой половины XIX века
'Друг мой, я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычнее нашего, и мы продолжим беседы, начатые в своё время в Царском Селе...'.
[Пушкин, Т.14, с.187, 430]. Как отмечает И.Паперно, Пушкин и «не мог отвечать ему иначе, — он в письмах всегда старался попасть в тон собеседнику, и если французский был языком писем Чаадаева, да и «нерусского ума» Чаадаева вообще, — французский был обязательным костюмом Пушкина в общении с Чаадаевым, само воспоминание о котором заставляло его переходить на французский» [Паперно]. Это иллюстрирует, например, письмо А.С.Пушкина П.А.Вяземскому:
Не понимаю, за что Чедаев с братией нападает на реформацию, с. <'est> a d.<ire> un fait de l'esprit Chretien. Ce que le Christianisme y perdit en unite il le regagna, [par [cet] ce fait], en popularite.
' . то есть на известное проявление христианского духа. Насколько христианство потеряло при этом в отношении своего единства, настолько же оно выиграло в отношении своей народности'.
[Пушкин, Т.14, с.205, 434]. Подобное интеллектуальное общение было также содержанием дружбы А.С.Пушкина с Н.Н.Раевским (сыном), переписка с которым велась тоже на французском языке, хотя и допускала небольшие русскоязычные интеркаляции, например:
Гаврила Пушкин est un de mes ancetres, je I'ai peint tel que je I'ai trouve dans I'histoire et dans lespapiers de ma famille.
' Гаврила Пушкин - один из моих предков, я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах'.
[Пушкин, Т.14, с.46; 395].
Другая группа дворянских дружеских писем рассматриваемого периода отличается наличием иноязычных (в основном, конечно, французских) интеркаляций. Поскольку это явление очень долго не имело четкого определения, оно не было подвергнуто серьезным исследованиям, и специфика интеркаляции не изучалась. Конечно, подобные факты не оставались незамеченными, но исследовались они непоследовательно и в основном с точки зрения употребления интеркаляций в художественных текстах со стилистическими функциями. Что же касается исследования интеркаляции в спонтанной речи билингвов (устной и письменной), то, как отмечает, А.Е.Карлинский, «здесь успехи следует признать более чем скромными» [Карлинский, 1990, с.131].
Конечно, дружеское письмо, как мы уже писали, многими исследователями признается литературным жанром, что говорит о малой степени спонтанности при его написании. В то же время среди корпуса посланий, относящихся к дружеской переписке первой трети XIX века, (например, среди писем А.С.Пушкина) среди тщательно проработанных черновиков писем к друзьям встречается немало писем, наскоро набросанных на бумагу и сразу же отосланных. Многие факты указывают на то, что некоторые письма А.С.Пушкина (особенно относящиеся к периоду 1820 - начала 1830-х годов) писались без черновиков. Об этом часто говорит в них и сам автор. Например, в письме П.А.Вяземскому от 28 января 1825 года из Тригорского:
Пишу тебе в гостях [за] с разбитой рукой - упал на льду с не с лошади, а с лошадью: большая разница для моего наезднического самолюбия.
[Пушкин, Т.13, с.137].
Доказательствами отсутствия черновиков у некоторых писем служит их оформление. Таково наличие исправлений, различных вариантов слов и выражений, даже расположение текста в разных направлениях, как в письме А. С. Пушкина князю Вяземскому, написанному в конце января 1825 года из Михайловского, в котором сам поэт замечает: «Лист кругом; на сей раз полно» [Пушкин, Т.13, с.139], то есть замечания расположены «по кругу» на полях.
Таким образом, далеко не во всех случаях написания дружеских писем им предшествовала длительная обработка, и об определенной степени спонтанности мы говорить все же можем, а, следовательно, можем и обращать внимание на интеркаляцию с точки зрения ее возникновения в спонтанных письменных текстах. Еще более подтверждает это право, на наш взгляд, и ориентация на разговорное употребление языка, то есть, какой бы обработке ни подвергались тексты дружеских писем, они все же должны были отражать тенденции живого употребления языка в разговорной практике.
Наиболее частым явлением в дворянских письмах первой половины XIX века является фразовая интеркаляция, то есть вклинивание в текст на одном языке цельнооформленных сегментов из другого языка. Как уже было отмечено в § 2 главы I, фразовая интеркаляция имеет много подтипов от бинарного иноязычного словосочетания до целого иноязычного высказывания, включенного в состав сложного предложения на втором языке.
Пожалуй, самый распространенный вид фразовых интеркаляций - это французские цитаты. В основном российскими аристократами цитируются французские культурные деятели (Вольтер, Руссо, Дидро, Ламартин и многие другие писатели, мыслители и т.п.). Чаще всего цитаты являются придаточными предложениями в составе сложноподчиненных, иногда представляют собой прямую речь, встречаются и стихотворные французские цитаты: А.С.Пушкин - П.А.Вяземскому (март 1823 года):
В таком случае должно смотреть на поэзию, с позволения сказать, как на ремесло. Руссо не впервой соврал, когда утверждает que c'est leplus vil de metiers. Pas plus vil qu'un autre. что это самое подлое ремесло. Не подлее других.'
[Пушкин, Т.13, с.59]. Е.А.Баратынский - И.В.Киреевскому (ноябрь 1831года): Ne pas perdre du temps c'est en gagner, говорил Вольтер. 'Не терять времени - это значит выиграть время...'
[Баратынский, 1987, с.222]. А.С.Пушкин - П.А.Вяземскому (1 сентября 1828 года):
Быть может некогда восплачет обо мне стих Гнедича (который теперь здесь) в переводе его Вольтерова Танкреда:
Un jour elle pleurera l'amant qu'elle a trahi; Ce cozur q'elle a perdu, ce согш qu'elle dechire.
'Когда-нибудь она оплачет любовника, обманутого ею, Сердце, потерянное ею, сердце, терзаемое ею...'
[Пушкин, Т.14, 26, с.337].
Помимо французской литературы и французских мыслителей цитации подвергаются и французские пословицы:
Поэтическое сравнение это напомнило мне французскую пословицу: tel maitre, tel valet.
'. каков хозяин, таков и слуга.'
[Пушкин, Т.16, с.142, 390].
Довольно часто цитируются на французском высказывания общих знакомых из «высшего света», например:
Скажи мне, милый мой, шумит ли мой Пленник? A-t-il produit du scandale, пишет мне Orlof, voila l'essentiel. произвел ли он скандал, <пишет мне > Орлов, вот что существенно'. [Пушкин, Т.13, 51, с.524].
Столь часто встречающееся в дворянских письмах первой половины XIX века цитирование имеет, на наш взгляд, две функции. Во-первых, это создание интертекста, приобщение к европейским культурным ценностям и авторитетам. Это относится преимущественно к цитированию европейских классиков, просветителей XVIII века и т. п. Во-вторых, по словам И.Паперно, «введение в свой текст отрезка чужого, равносильно введению иной точки зрения», поскольку «письмо — это не только отдельная реплика диалога, который представляет собой переписка, но и одновременно модель всего диалога в целом, и строится оно диалогически — как воображаемый разговор с адресатом. Поэтому письмо постоянно сталкивается с необходимостью цитировать реплику собеседника — реальную или воображаемую» [Паперно..].
Вы скажете: c'est bon a dire, и я пойму вас, но не так c'est bon a faire (c'est bon a dire - 'легко сказать'; c'est bon a faire - 'легко сделать').
[Баратынский, 1987, с.194]. Ты скажешь, qu'ilfaut avoir le diable au corps pour faire des vers par le temps qui court. '. что надо быть одержимым, чтобы по нынешним временам сочинять стихи'.
[Пушкин, Т.13, 289, с.557]. Ты его когда-то назвал Le poete de notre civilisation. Быть так, хороша наша civilisation.
'. поэт нашей цивилизации. . цивилизация'.
[Пушкин, Т.13, 89, с.527].
Также довольно много в анализируемых письмах примеров французских эпентез, то есть иноязычных предложений (простых, сложных или придаточных в составе сложных, где главная часть на русском языке), вставленных в основной текст, но оформленных в соответствии с правилами языка-источника. Очень часто подобные интеркаляции сложно объяснить объективными причинами (ни лингвистическими, ни социальными, этическими). Как отмечают исследователи, указанные французские включения могут быть объяснены либо какими-то субъективными ассоциациями, либо автоматизированностью, неосознанностью употребления «вследствие привычки говорить и думать на двух языках» (см. И. Паперно):
Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il nepeut exister d'etre intelligent Createur, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души.
'. что не может быть существа разумного, творца и правителя.'
[Пушкин, Т.13, с.92, 528].
Ты что ли накормил Воейкова бешеною травою? Он точно с цепи сорвался. Il a atteint le sublime de l'impertinence. Ума тут нет, но это лучше ума.
'...В дерзости он достиг совершенства...'
[Пушкин, Т.14, с.28, 388]. Счастья мне не было. Il n'est de bonheur que dans les voies communes.
'. Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах'.
[Пушкин, Т.14, с.151,424]. Особенно характерно это явление для переписки А.С.Пушкина с наиболее близкими корреспондентами, такими, как П.А.Вяземский, Л.С.Пушкин, П.А.Плетнев и некоторые другие, а также для переписки П.А.Вяземского с А. И. Тургеневым, то есть для ареала непринужденного неофициального общения, в котором нет необходимости прибегать к автоцензуре, саморегулированию. В то же время следует отметить, что для писем разных дворянских авторов в разной степени характерны как французские эпентезы, так и французские цитаты. Так, например, у Е.А.Баратынского, К.Н.Батюшкова и др. более часты французские цитаты, тогда как у А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, П.А.Катенина преобладают французские эпентезы.
Речевые кальки очень редки (особенно по сравнению с двумя другими, охарактеризованными выше, видами интеркаляции). Как правило, они используются для создания игры слов, которая часто не поддается адекватному переводу на русский язык, например:
Как помнится мне, в разговоре со мною о сей покупке ты ни о какой сумме не говорил, ты мне сказал - Я продам тебе по весу Екатерину, а я сказал, и по делом ей, она и завела при дворе без мены (baise-mains). 'baise-mains - целование рук' .
[Пушкин, Т.15, с.16, 312].
Среди бинарных вставок наиболее распространены так называемые bon-mots, устойчивые выражения, фразеологизмы, клише. Часто они не могут быть переведены на русский язык так же точно и лаконично, как выглядят во французском, например:
Если б я не знал, что вы bon vivant, я не осмелился бы написать к вам в таком вкусе писульку. '. человек, любящий пожить, весельчак.'
[Пушкин, Т.16, с.142, 390].
Часто бинарные вставки обозначают специфические для дворянского быта явления и понятия - «un petit dejeuner» (легкий завтрак), «feux-frais» (непредвиденные расходы), «satain laine» (шерсть с шелком), «hors d'oeuvre» (мелочи, несущественное) и др. В связи с тем, что для салонного общения очень часто использовалась французская языковая культура, среди фразовых интеркаляций довольно много выражений, служащих для оформления высказывания, способов обработки и подачи материала, мысли, например, «a la lettre» - 'буквально', «toute reflexion faite» - 'в сущности говоря', «par exellence» -'по преимуществу' и др. Особенно характерны интеркаляции указанных типов для писем П. А. Катенина:
Нет ли у тебя знакомого греколога, который мог бы en vile prose рабски переложить крошечные два стихотворения Сафы.
'. презренной прозой.'
[Пушкин, Т.16, с.32, 372].
Одиночество Робинсона при мне, правда; но он был царь в своей пустыне, а я не имею и сей petite consolation.
'. маленького утешения.'
[Пушкин, Т.16, с.103, 387].
Причина употребления подобного рода устойчивых оборотов и выражений заключается, на наш взгляд, в том, что они зачастую принадлежат системе французского языка и употребляются автоматически. Кроме того, по утверждению И.Паперно, «смена языка подчеркивает отмеченность малого текста в большом», а выбор французского языка связан с влиянием французской культуры на специфику жизни и поведения российских аристократов рассматриваемого периода, а также с принадлежностью создания bon-mots к указанной культуре.
Однако в текстах дворянских дружеских писем весьма широко представлены и инвентарные интеркаляции, обозначающие иноязычные бытовые реалии или культурные понятия, которые тоже, как правило, не переводятся, но, по словам И. Паперно, «не потому, что принадлежат лишь системе одного языка, а потому, что универсальны, космоязычны, как и все термины» [Паперно]. Таковы, например, лексемы deficit (дефицит),), brochure (брошюра), bevues (ошибки, оплошности, промахи), delicatesse (деликатность), resume (резюме, выводы), memoires (записки, воспоминания), allusions (намеки). Вероятнее всего, большая часть этих понятий так же, как и бинарные вставки в виде клише и устойчивых сочетаний, с трудом поддавалась переводу и этот перевод не всегда в полной мере передавал содержание термина. В связи с этим интересен тот факт, что слово «bevues» в русскоязычных письмах чаще всего не переводилось, а сам А.С.Пушкин писал о нем в письме к брату Льву:
Душа моя, как перевести по-русски bevues? - должно бы издавать у нас журнал Revue des Bevues.
' оплошности, промахи . обозрение промахов.'
[Пушкин, Т.13, с.54, 525].
Потом это выражение встречается неоднократно, например, в послании к П.А.Вяземскому: «...а теперь сообщай из Москвы в Одессу замечание на какую-нибудь глупость Булгарина, отсылай его к Бирукову в П.<етер>Б.<бург> и печатай потом через 2 месяца в revue des bevues» [Пушкин, Т.13, с.97].
Среди французских инвентарных интеркаляций наиболее распространены в текстах писем номинативные и номенклатурные (например, vivandier -маркитант, porte-feuille - портфель, calembourg - каламбур), что связано с диалогом русской и французской культур, результатом которого было заимствование предметов, понятий и соответствующих им названий. Однако встречаются и редундантные интеркаляции, то есть вклинивание в текст иноязычных слов, аналогичные которым уже есть во втором языке. В данном случае интеркалированным в русский текст может быть определенное понятие, уже существовавшее в русском языке, выражаемое нарицательными существительными, (например, motion - предложение, etrenne - новогодний подарок, chute - падение и др.), а также имена собственные, традиционно записывавшиеся латиницей (Dumas, Voltaire, Chalikof, Tolstoy, Alexandrine, Trigorskoe и т.п.), которые подобно бинарным вставкам и французским эпентезам, на наш взгляд, выявляют характерную для российских дворян рассматриваемого периода привычку мыслить и говорить на двух языках, то есть это явление имеет не прагматические, а скорее психологические причины.
Для определения места дружеских писем в коммуникативном и языковом континууме российских дворян-билингвов первой половины XIX века необходимо учитывать следующие признаки ареала непринужденного повседневного общения:
неофициальные отношения между корреспондентами, «ощущение коммуникативного комфорта» (Нещименко);
ослабленная регулируемость речевого поведения;
использование для коммуникации как нормированного, кодифицированного литературного языке, так и других социальных и территориальных разновидностей языка;
свободный выбор языка;
отсутствие внешней цензуры и ослабленность автоцензуры;
спонтанный отбор языковых средств;
смешанные тексты как результат коммуникации;
диалогический способ организации текста.
Конечно, в связи с письменной реализацией дружеских писем у них есть некоторые особенности (такие, как низкий уровень спонтанности при написании, высокая степень доступности для чтения и передачи друг другу), указывающие на то, что этот жанр находится на пересечении ареалов высших коммуникативных функций и непринужденного повседневного общения. Однако большинство коммуникативных и текстовых признаков все же дают основания утверждать, что в целом эти письма относятся к ареалу непринужденного повседневного общения.
Языковое обеспечение континуума дружеских писем может быть представлено в виде следующей схемы:
Таким образом, очевидно, что для дружеских писем дворян первой половины XIX века, как и для официальных, наиболее характерен русский язык. Как уже отмечалось, это было связано с тем, что авторы большинства этих посланий сознательно культивировали жанр дружеского письма, разрабатывая его стилистические и языковые особенности. Русский язык в указанных текстах можно наблюдать в двух его разновидностях: первая была представлена единообразным русским языком без иноязычных вкраплений и имела два вида -сниженный, с преобладанием разговорной, просторечной лексики и высокий, с преобладанием возвышенной лексики и торжественных интонаций (при этом первый вид был гораздо более распространенным).
Вторая разновидность была представлена русским языком, содержавшим французские интеркаляции. Среди фразовых интеркаляций наиболее широко были представлены иноязычные эпентезы и цитаты, наиболее ярко отражавшие как билингвизм, так и поликультурность представителей российской аристократии первой половины XIX века. Инвентарные интеркаляции, менее распространенные, чем фразовые, имели не меньшее значение, поскольку демонстрировали высокую степень вхождения французской культуры в русскую дворянскую, а также автоматизированность употребления французских слов и понятий, а также французского оформления для русского содержания.
В дружеской переписке присутствовали и письма на французском языке (однородном или, чаще, с единичными русскими интеркаляциями), однако их число очень невелико. В эпистолярных текстах А.С.Пушкина к его регулярным адресатам, по нашим данным, таких посланий лишь около 10, почти все они отмечены в обращениях к П.Я.Чаадаеву и братьям Раевским. 3 случая относятся к переписке поэта со Львом Сергеевичем Пушкиным, что составляет около 7,5% от общего числа писем Александра Сергеевича к брату. Ответы на франкоязычные дружеские послания, как правило, коррелируют с ними в выборе языка для осуществления коммуникации.
Очевидно, что перечисленные нами различные виды дружеских писем, относясь к ареалу непринужденного повседневного общения, все же занимают разное положение относительно центров коммуникативных ареалов, что демонстрирует следующая схема:
Как следует из схемы, к центру ареала непринужденного повседневного общения нами отнесены дружеские письма на русском языке с французскими интеркаляциями, поскольку они обладают всеми восемью признаками текстов ареала непринужденного повседневного общения. При этом смешение генетически и стилистически разнородных языковых средств в них (при преобладании русского как языка интимного бытового общения) в наибольшей степени подтверждает, на наш взгляд, спонтанность отбора этих средств, ослабленную регулируемость речевого поведения и, следовательно, наличие полного коммуникативного комфорта в отношениях корреспондентов.
Несколько ближе к периферии ареала непринужденного повседневного общения находятся дружеские письма на однородном русском языке, так как они не вполне соответствуют признаку №7 ареала непринужденного повседневного общения. Кроме того, например, стилизация под церковнославянские тексты, о которой будет подробнее сказано далее в данном параграфе, выявляет также нарушение признака №6, обнаруживая селективный отбор языковых средств.
На периферии ареала непринужденного повседневного общения находятся дружеские письма на французском языке, поскольку французский, как мы уже отмечали, был языком светского общения, не исключавшего бытовых разговоров, но не дававшего ощущения коммуникативного комфорта, а потому использованный в данного рода письмах французский язык демонстрирует частичную утрату признака №1 указанного коммуникативного ареала. При этом послания на французском языке, содержащие русские интеркаляции, то есть так называемые «смешанные» тексты, свидетельствующие о неофициальности отношений и о слабой регулируемости речевого поведения, находятся все же ближе к центру ареала непринужденного повседневного общения, нежели находящиеся на дальней периферии письма на однородном французском языке, утратившие также признак №7. При этом послания на однородном французском языке, по нашим наблюдениям, отличаются от других подвидов дружеских писем содержательно - чаще всего это философские или нравоучительные рассуждения монологического типа (как, например, письма А.С.Пушкина к П.Я.Чаадаеву или письмо к брату Льву (сентябрь - октябрь 1822 г.)), то есть в них отсутствует и признак №8.
Таким образом, диалог русского и французского языков, наблюдаемый в текстах дружеских писем аристократов первой половины XIX века демонстрирует сложность коммуникативного континуума российских аристократов и всей русской дворянской культуры того времени, максимально соотнесенной с европейской традицией, когда, по словам И.Паперно, «не знание французского языка, а именно двуязычность была нормой для русского культурного человека» и «двуязычность стала синонимом культурности, знаком принадлежности к русской культуре» [Паперно].
Закономерности выбора и использования языковых средств в мужских письмах к женщинам
Коммуникативный континуум российской аристократии первой половины XIX века был сложно организован в гендерном аспекте, поскольку мужские и женские социальные роли были строго разграничены, а отношения между мужчинами и женщинами регламентировались целой системой этикетных требований. Ряд правил регулировал и письменную коммуникацию между представителями «сильного» и «слабого» пола.
Среди писем российских дворян-мужчин первой половины XIX века к женщинам, как уже было сказано, можно выделить послания к знакомым, родственницам, невестам и как особый вид - письма к женам. Подобная дифференциация, на наш взгляд, весьма целесообразна, поскольку указанные письма четко различаются по своим структурно-языковым особенностям. Если письма к женщинам классифицировать по степени близости, доверительности отношений между адресатами, то схематически эта классификация может выглядеть следующим образом:
Таким образом, основание пирамиды образуют письма к знакомым, невестам, любовные письма, которые писалась, как правило, на однородном французском языке. Русскоязычные интеркаляции в них были довольно редким явлением, переключения кодов практически не наблюдалось. Особенно строго были регламентированы письма к невестам, а также к их близким родственницам.
Вообще, принято считать, что этикетным языком при общении мужчин и женщин в «высшем свете» был французский. Действительно, это было так при официальном общении, то есть в ареале высших коммуникативных функций, поскольку в данном случае коммуникация была строго регламентирована. Кроме этого признака о принадлежности писем к знакомым, невестам к указанному коммуникативному ареалу говорит и тот факт, что выбор языка в данном случае был императивным, в основном, со строгим соблюдением нормы, отбор языковых средств - селективным, а потому и тексты, созданные в результате такой языковой деятельности были гораздо более однородными, гомогенными, чем тексты, созданные в ареале непринужденного повседневного общения.
Именно по причине строгих этикетных предписаний письма к знакомым женщинам, к родственницам (которые к тому же были носителями социальной функции) и к невестам, как правило, писались по-французски. Таковы, например, в эпистолярном наследии А.С.Пушкина послания к Е.М.Хитрово, П.А.Осиповой, А.П.Керн, А.Н.Вульф и многим другим представительницам слабого пола, в переписке П.А.Вяземского - письма к Н.Д.Шаховской, большинство обращений к А. А. Воейковой. Особенно это касалось писем к женщинам, девушкам, вызывавшим сильный интерес, увлеченность или влюбленность адресанта. На первый взгляд, отнесение любовных писем к уровню общения, близкому к официальному, кажется необоснованным, поскольку таких корреспондентов чаще всего уже связывали довольно близкие отношения (например, А.С.Пушкин и А. П. Керн), или же к этому было большое стремление (например, начало отношений А.С.Пушкина с Н.Н.Гончаровой). Однако обращение к женщине, особенно при таком возвышенном характере отношений требовало написания писем на французском языке, что, в свою очередь, вовлекало авторов в своеобразную игру по мотивам французской куртуазной культуры и литературы. То есть в таких случаях, по словам И.Паперно, «французский как язык любви ... тянул за собой целый комплекс ассоциаций, связанных с французскими романами. Так отношения оказывались включенными в систему со своими правилами и традициями, становились почти ритуальными, легко предугадываемыми» [Паперно]. В этом отношении очень характерным образцом французского любовного письма и по структуре, и по языковым формулам нам представляется письмо А.С.Пушкина к А.П.Керн (25 июля 1825, Михайловское):
J'ai eu la fablesse de vous demander la permission de vous ecrire et vous l'etourderie ou la coquetterie de me lepermettre. Une correspondance ne mene a rien, je le sais; mais je n'ai pas force de resister au desir d'avoir un mot de votre jolie main.
Votre visite a Trigorsky m'a laisse une impressione plus forte et plus penible, que celle qu'avait produite jadis notre rencontre chez Оленин. Ce que j'ai mieux a faire au fond de mon triste village, est de tdcher de ne plus penser a vous. Vous devriez me le souhaiter aussi, pour peu que vous ayez de la pitie dans l'dme - mais la frivolite est toujours cruelle et vous autres, tout en tournant des tetes a tort et a travers, vous etes enchantees de savoir une dme souffrant en votre honneur et gloire.
Adieu, divine ; j'enrage et je suis a vos pieds...
'Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы -легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.
Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, - это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, -но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу. Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног...'
[Пушкин, Т. 13, с.192, 539]. В этом роде писем также существуют определенные эпитеты, клише, специальные формулы, которые варьируются, но остаются в рамках канона, (например, divine- божественная, a vos pieds - у ваших ног и т.п.). Однако самое главное в них - легкая, точная, выразительная передача тончайших оттенков чувств. По словам Л.Гроссмана, «во всем этом сказываются явственные отзвуки той французской словесной культуры, которая с такой отчетливостью внесла принципы изощренных бесед в теорию оформления писем» [Письма женщин, 1997, с.5].
К этому же уровню можно, на наш взгляд, отнести и письма к родственницам старшего поколения (в основном, к матерям), выступавшим в роли носительниц социальной функции. В коммуникативном континууме российских дворян отношения с ними также весьма строго регламентировались этикетом и предписывали для коммуникации французский язык. На единообразном французском писали письма к матерям (а часто и сестрам) А.С.Пушкин, Е. А. Баратынский и др.
Однако двуязычная культура «высшего света» отражалась и на этом уровне общения, поскольку очень часто язык этих посланий не был абсолютно однородным и содержал русские интеркаляции. Даже приведенный выше отрывок из письма А.С.Пушкина А.П.Керн несмотря на свой облик классического любовного письма содержит русскую инвентарную интеркаляцию русской фамилии Оленин. Вообще следует отметить, что подобные интеркаляции вовсе не редкость в переписке мужчин-аристократов того времени с женщинами. Чаще всего интеркалированными во французский текст оказываются русские имена, фамилии, географические названия (как правило, это чистые редундантные интеркаляции). Вместе с тем эти же имена собственные в других французских письмах записаны латиницей, то есть строгих правил в данном случае не придерживались. Ср.:
Je suppose, Madame, qu'a Riga vous etes plus au fait des nouvelles
Europeennes que je ne le suis a Michailovsky.
'Я полагаю, сударыня, что вы в Риге больше знаете о том, что делается в Европе, чем я в Михайловском '.
[Пушкин, Т.13, с.203; 542]. ...mais comme on sera bien aise de me savoir hors de Михайловское, j'attends qu'on m'en signifie l'ordre.
'...но так как кое-кому доставит большое удовольствие мой отъезд из Михайловского, я жду, что мне предпишут это '.
[Пушкин, Т.13, с.208; 544].
При этом затранскрибированные латиницей русские слова могли в разных письмах (даже одного и того же автора) иметь различный облик (например, Micha'ilovsky и Michailovsky, Pskov и Pskoff и т.п.). Этот факт, как и само интеркалирование указанных имен собственных, вероятно, может быть объяснен тем, что письма к женщинам, несмотря на их регламентированность, все же находились ближе к периферии ареала высших коммуникативных функций, а потому иноязычные включения были допустимыми, причем их графический облик был не принципиален (тем более что правила транскрибирования русских слов в тот период, очевидно, еще не сложились окончательно).
Однако помимо дублирования имен собственных, в письмах к женщинам, так же, как и в дружеских письмах (хотя и гораздо реже), содержатся номинативные интеркаляции:
Je suppose, Madame, que mon brisque depart avec un Фельд-Егерь vous a surpris autant que moi.
'Полагаю, сударыня, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил вас столько же, сколько и