Идеология русского радикализма. Дворянско-разночинский этап
Русский радикализм развивается под флагом «освободительного движения» и проходит через три основных этапа: дворянский, народнический и марксистский. Дворянский этап ознаменовывается выступлением декабристов на Сенатской площади Санкт-Петербурга. Дворянские революционеры еще не имеют единой политической программы: одни из них выступают за конституционное ограничение монархии и федерализм, другие - за установление республиканской системы и унитаризм. Идеологией народничества становится социализм, который они связывают с крестьянской поземельной общиной. Народники искренне верят в стихийный революционаризм «угнетенных масс» и спешат воспользоваться «благоприятной» ситуацией. Этим объясняется их отрицательное отношение к крестьянской реформе 1861 г., сбившей, на их взгляд, накал народного протеста и заставившей радикальную интеллигенцию добиваться власти путем террора и насилия. Трагедии и неудачи приводят к разложению народничества: одни отходят от борьбы и примиряются с монархией, другие начинают пристально всматриваться в потенциальные возможности зарождающегося русского пролетариата. Так возникает «русский марксизм» - партийно-организационное движение, свершившее «октябрьский переворот» 1917 г. и создавшее советскую политическую систему.
На каждом этапе развития русского радикализма выделяются ключевые, знаковые фигуры, выражающие сущность тех или иных идеологических тенденций. Среди декабристов это прежде всего Н.М.Муравьев и П.И.Пестель, среди народников - А.И.Герцен, Н.Г.Чернышевский, М.А.Бакунин, П.Н.Ткачев, среди марксистов - Г.В.Плеханов, В.И.Ленин. При всем различии конкретных программ и целей, они едины в своем неприятии самодержавия и стремлении к революционному преобразованию российской действительности.
1. Революция и государство в идеологии декабристов. Как известно, дворянские революционеры менее всего рассчитывали на поддержку народа и ориентировалась исключительно на «военную революцию». Они полностью разделяли мнение, высказанное еще Радищевым, что непросвещенный, находящийся в «рабстве» народ, пробужденный к восстанию, обратит свободу «в своеволие, худшее самого крайнего произвола». Зато обращение к истории России давало им множество примеров удачных военных переворотов. «...Переходило ли, например, исследование, - писал Д.И.Завалишин, - к самому происхождению разных правительств в России, оно видело целый ряд революций, и притом при полном безучастии народа, и совершаемых большею частию военною силою, как было при возведении на престол Екатерины I, при свержении Бирона, регентши и Петра III. Все примеры показывали, что Россия повиновалась тому, что совершала военная сила в Петербурге, и признавала это законным».
Вместе с тем дворянские революционеры по-разному представляли себе цели и задачи «ограниченной» революции. Противоположные позиции отразились в программных документах декабристского движения - «Проекте конституции» Н.М.Муравьева (1795-1843) и «Русской правде» П.И.Пестеля (1793-1826).
Муравьев выступает за конституционную монархию. Ссылаясь на «опыт всех народов и времен», он утверждает, что «власть самодержавная равно гибельна для правителей и для общества», и кроме того, «она не согласна ни с правилами святой веры нашей, ни с началами здравого рассудка». Относительно «правил святой веры нашей» остроумно возражал декабрист И.И.Горбачевский. «Говоря о бессмысленности революционной агитации русского народа «языком духовных особ», он пишет, что «ежели ему начнут доказывать Ветхим Заветом, что не надобно царя, то, с другой стороны, ему с малолетства твердят и будут доказывать Новым Заветом, что идти против царя значит идти против Бога и религии».
Согласно Муравьеву, для России наиболее приемлемо «федеральное или союзное правление», опирающееся на верховную власть народа и ограничивающее власть монарха отправлением чисто исполнительных функций. «Император есть верховный чиновник российского правительства», и хотя его власть «наследственная», переходит «по прямой линии от отца к сыну» (в других случаях: от тестя к зятю»), он тем не менее действует строго по предписанию «Народного веча» - высшего законодательного собрания и употребляет все силы свои «на сохранение и защиту сего коституционно-го устава России». Таким образом, в революции Муравьев видит средство реализации конституционно-монархического идеала, который выдвигался еще либеральными просветителями екатерининской и александровской эпохи.
Для Пестеля оказывалась неприемлемой ни федеративная, ни конституционная тенденция муравьевского «Проекта».
Выступая против «федеративного образа правления», он прежде всего учитывал, что Россия не просто государство, возникшее в результате «добровольного соглашения людей», но государство многонациональное, состоящее из множества разных племен и народов. Это обстоятельство, на его взгляд, чрезвычайно затрудняет определение границ Российской империи, ее исторического места развития. Пестель первым осознал, что политический вопрос в России - это прежде всего вопрос национальный, вопрос о пределах прав русского народа и народов, ему «подвластных и к его государству присоединенных». Он выделял «право народности» и «право благоудобства». Правом народности наделялись только те народы, которые пользовались «самостоятельною политическою независимостью»; народы же, лишенные такой возможности, могли претендовать лишь на право благоудобства и «непременно... состоять под властью какого-либо сильнейшего государства». Причем право благоудобства обусловливалось исключительно соображениями «безопасности», а не тщеславного стремления к расширению пределов государства. В России, согласно Пестелю, никакой другой народ, кроме русского, не может «ограждаться правом народности, ибо оно есть для них мнимое и несуществующее». Они всегда будут искать защиты - если не у России, то у других государств. Поэтому уравнение их политических прав с русским народом на деле означало бы федерализацию России, распадение ее на разрозненные части.
Сейчас очень актуально звучат возражения Пестеля против федеративной системы. О них как-то не принято было говорить, ввиду господства федеративных тенденций в политической практике советского периода. Теперь, после распада СССР, когда вновь началось возрождение российской государственности, многое предстает в новом свете, иначе смотрятся забытые политические идеалы.
В первую очередь это касается политической теории Пестеля. Его не устраивает федерализм по следующим причинам. Во-первых, в федеративном государстве верховная власть «не законы дает, но только советы: ибо не может иначе привести свои законы в исполнение, как посредством областных властей, не имея особенных других принудительных средств». Если же оно прибегнет к насилию, возникнут «междоусобные войны» - раздоры и конфронтации, как это и было в допетровской Руси. Во-вторых, каждая область в федеративном государстве (а в России это, как правило, национальные регионы) будет представлять, «так сказать, маленькое государство», поэтому «частное благо области, хотя и временное, однако же все-таки сильнее действовать будет на воображение ее правительства и народа, нежели общее благо всего государства, не приносящее, может быть, в то время очевидной пользы самой области». При таком устройстве, заключает Пестель, не может сложиться единое и неделимое государство; оно всегда будет заключать в себе семя к разрушению.
Столь же бескомпромиссным был подход Пестеля к конституционной монархии. Он настойчиво проводит курс на революционное учреждение республиканского правления в форме представительной демократии. В древности, по его мнению, когда государства были еще малы и народы немногочисленны, все граждане могли свободно собираться в одном месте «для общих совещаний», «тогда каждый имел голос на вече». Однако с ростом народонаселения этот демократический порядок исчезает и на смену ему приходит «феодальная система со всеми ее ужасами и злодеяниями». Власть сосредоточивается в руках «аристократов и богатых». Народы, желая избавиться от их «нестерпимого ига», начинают добиваться восстановления своих исконных прав. Но поскольку они стали многочисленными, то вернуться к первоначальной форме демократии не представлялось больше возможным. Выход был найден в представительном правлении, которое возвратило им «право на участие в важнейших государственных делах». Но и на сей раз торжество было недолгим: власть в выборах захватывает новая политическая сила - «аристокрация богатств», «гораздо вреднейшая аристокрации феодальной», и, «владея богатствами, находит в них орудия для своих видов», т.е. закабаления народа. Последний лишается последних остатков своей земельной собственности и превращается в голодного и нищего пролетария. Народам приходится заново бороться за попранные права.
Пестель считает, что к этому лее может привести Россию конституция Муравьева. Действительно, глава Северного общества, во-первых, выступает за безусловное сохранение дворянских имений, во-вторых, наделяет избирательными правами только тех лиц, которые имеют личное недвижимое имущество. Крестьяне же, хотя и освобождались от крепостной зависимости, тем не менее получали землю не в частную собственность, а в общественное владение и, становясь «общими владельцами», лишались права лично избирать представителей власти. Они могли лишь назначать одного избирателя с каждых 500 жителей мужского пола, которые и подавали «голоса наравне с прочими гражданами». Иллюзорность такого равенства очевидна; Пестель прекрасно понимает это и требует «в полной мере всякую даже тень аристократического порядка, хоть феодального, хоть на богатстве основанного, совершенно устранить и навсегда удалить, дабы граждане ничем не были стеснены в своих выборах и не были принуждаемы взирать ни на сословие, ни на имущество, а единственно на одни способности и достоинства и руководствоваться одним только доверием своим к избираемым им гражданам». Для полноты конституционных гарантий, объявляет он, «само звание дворянства должно быть уничтожено: члены оного поступают в общий состав российского гражданства».
И все же главным пунктом пестелевской конституции является вопрос о сохранении аграрной специфики России. Он полагает, что общественное богатство создается не в промышленности, а в земледелии, разделяя в этом убеждение русских просветителей XVIII в., в том числе Радищева.
В своем аграрном проекте Пестель стремится сочетать два подхода к государственной земле - общественный и частный. С его точки зрения, нельзя, чтобы существовало либо только частное, либо только общественное землевладение. Если концентрация всей земли в частной собственности ведет к рождению феодальной «аристокрации», то и «неуверенность в сей собственности, сопряженная с частым переходом земли из рук в руки, никогда не допустит земледелия к совершенствованию». Остается, следовательно, объединить эти два начала: мнение о земле как общей собственности всего рода человеческого и право на обретение и неприкосновенность частной собственности. Это и достигается разделением государственных земель на две части - общественную и частную. Общественная земля должна составить неприкосновенную собственность волостного общества и будет передаваться отдельными участками членам волости, но не в полное владение, а для обработки и удовлетворения их нужд. Частные земли будут принадлежать казне или отдельным лицам, обладающим ими «с полною свободою». Они служат «и доставлению изобилия», которое позволит направить капиталы «на устройство мануфактур, фабрик, заводов и всякого рода изделий, на предприятие разного рода коммерческих оборотов и торговых действий». Приобретать частную землю может любой состоятельный член волости; точно так же любой владелец частной земли имеет право на получение общественного участка. Пестель считает, что такой смешанный тип землевладения не встретит в России противодействия, ибо «понятия народные весьма к оному склонны».
Идея Пестеля о возможности предохранить Россию при помощи общественного землевладения от буржуазно-капиталистического развития была воспринята позднее идеологами раннего народничества. Не случайно Герцен утверждал, что Пестель был социалистом, прежде чем появился социализм.
2. «Русский социализм»: А.И.Герцен (1812-1870). Термин «социализм» впервые появился в западноевропейской политологии в 30-х гг. XIX в. и выражал идею сложной ассоциации социальных групп и индивидов, сплоченных общими усилиями борьбы и выживания. Несколько позже он стал обозначать всякое стремление переделать общественный строй с целью устранить неравенство классов и поднять благосостояние народных масс. В этом значении социализм сливается с идеей коммунизма и преобразуется в идеологию анархии, вернее - панархии, т.е. безгосударственности, народоправства. Возникший тогда же марксизм вносит в понимание социализма существенную поправку, рассматривая его как этап «ослабленной» государственности, перехода к коммунистической системе. Идеологи народничества, за исключением Ткачева, в основном придерживаются первой позиции. Инициатива здесь принадлежала Герцену, создателю теории русского, или общинного, социализма, прямо возвестившему о «неминуемом распущении государства в федеративно-коммунную жизнь».
Отличительной особенностью его взглядов было то, что он отвергает просветительский подход к государству. Для него оно не продукт общественного договора, соглашения, а орган насилия, призванный удерживать людей в покорности и подчинении. Везде, где только появляется власть, там «вооружают целые толпы тунеядцев, строят суды и стращают виселицей, строят церкви и стращают адом. Словом, делают все так, чтобы куда человек не обернулся, перед его глазами был бы или палач земной, или палач небесный, -один с веревкой, готовый все кончить, другой с огнем, готовый жечь всю вечность». Меняются формы государства, но сущность его остается та же: обман и угнетение народа, защита сословных и кастовых интересов.
Герцен обстоятельно останавливается на выяснении характера и содержания монархии и республики. Абсолютную монархию он считает формой государства, выражающей меру народного несовершеннолетия, неспособности трудящихся масс к самоуправлению. Она держится на божественном праве, выставляя себя «добрым пастырем», а людей - «послушным стадом».
Что касается конституционной монархии с ее «всеобщей подачей голосов» и «нелепым разделением властей... при религиозном понятии и представительстве, при полицейской централизации всего государства в руках министерства», то это «такой же оптический обман, как равенство, которое проповедовало христианство».
Не менее строг Герцен к республиканской системе. Хотя ей «присущ элемент движения, перемены и, следственно, - надежды», тем не менее она никогда не бывает прочной и «всегда может сделаться монархией или, еще лучше, подпасть под деспотическую власть шута или солдата, под самовластие предательского, но самодержавного собрания, под гнет продажного министерства и его агентов». И это тем вероятнее, что республика есть «гражданское устройство, защищающее только собственность», ради которого готово «спустить курок по первой команде».
Однако само движение народов от монархии к республике, по мнению Герцена, доказывает, что «государство как рабство идет к самоуничтожению», что это - «форма преходящая», зависящая от «известного возраста», «совершеннолетия большинства». А что оно не за горами, что «совершеннолетие» народа все более проявляется в истории - об этом свидетельствуют «общественные перевороты» и революции Запада. На очереди - пробуждение русских «хлеборобов», крестьянства. «И это будет настоящая революция народных масс. Всего вероятнее, что действительная борьба богатого меньшинства и бедного большинства будет иметь характер резко коммунистический», - высказывает предположение Герцен.
Другим подтверждением начавшегося «разрушения государства» он считает повсеместное распространение социалистических идей. На его взгляд, в настоящее время коммунизм и социализм находятся в том лее положении, в каком было первоначально христианство: «Они предтечи нового общественного мира». Но в какой социальной форме, какой реальный вид примет учение социализма - это пока Герцену неведомо. Лишь после встречи с бароном А.Гакстгаузеном, известным исследователем русских поземельных отношений, он, хотя и не сразу, находит ответ на мучивший его вопрос, правда, не для всего мира, а только применительно к условиям России: опорой социализма должна стать крестьянская община.
Впервые идею «русского социализма» Герцен формулирует в статье «Россия» (1849). Народы Западной Европы, рассуждает он, в процессе своего исторического развития «доработались» до положительных социальных идеалов. Однако практически они отстоят от них дальше, чем Россия, ибо общественный быт русского народа сходен с этими идеалами. «То, что является для Запада, - пишет Герцен, -только надеждой, к которой устремлены его усилия, - для нас уже действительный факт, с которого мы начинаем». Таким фактом, по его мнению, служит сельская община, нуждающаяся, правда, в определенном изменении и совершенствовании, но далее в своем настоящем виде представляющая собой непосредственное воплощение идеальных принципов западноевропейских социалистических теорий.
Развивая далее свои идеи, Герцен акцентирует внимание на следующих моментах: во-первых, русская сельская община существует с незапамятных времен и схожие с ней формы встречаются у всех славянских народов; там же, «где ее нет, она пала под германским влиянием»; во-вторых,