М.А.Шолохов: "Тихий Дон"

Шолохов: "Тихий Дон"

Книга первая

Часть первая

Лишь внешне покоен и тих Дон-батюшка на самом деле река, подобно человеческой жизни, полна бурных перекатов, стремнин, водоворотов. "Текучее стремя" Дона также напоминает размеренный, исторически сложившийся уклад донских казаков. На самом краю Татарского хутора Вешенской станицы расположился дом Мелеховых. "Турками" прозвали их хуторяне не случайно, не случайно черная масть пробралась в древний казацкий род. Из турецкого похода вернулся Прокофий Мелехов с молодой женой-турчанкой. Не понравилась она казакам: больно тонка и черна, не русской красоты, да и одевается странно. И как раз пошел мор скота, который был связан с появлением среди них турчанки, не иначе, как колдуньи. Хоть отстаивал Прокофий любовь свою с саблей в руках от обезумевших от страха суеверных хуторян, которые рвались в дом учинить над ней расправу, да не спас жену, родившую ему преждевременно сына Пантелея, похожего на мать лицом и "подбористой" фигурой. Отцову стать перенял потом младший Пантелеев сын, и миндалины черных горячих глаз, и острые скулы, перетянутые коричневой кожей, и острый с горбинкой нос, даже сутулился Григорий по-отцовски. Старший, уже женатый, Петр походил во всем на мать, преждевременно состарившуюся, но все такую же скорую, подвижную Ильиничну. Дочь Дуняшка отцова слабость, да Петрова жена Дарья с ребенком вот и вся Мелеховская семья. Были они семьей дружной, уважаемой всеми, зажиточной, хозяйствовали добротно, ответственно. Так, Григорий, однажды разбуженный ни свет ни заря своим дружком Митькой Коршуновым, согласился участвовать в конном состязании с сотником Лнстницкнм, чтобы поддержать Митькнну казачью честь, но ушел втайне от отца, оседлав старую, оставленную на племя матку. Сами по себе состязания заслуживают особого внимания: сын местного барина сотник Листницкий вызвал Митьку, считая, что пет равных его поджарой кобылице, мать которой брала призы на офицерских скачках в самом Петербурге. Но победил все-таки Митькнн жеребец, резвей которого в округе не найти, Листницкий отступил, полностью поражения не признав. И все же казачий конь победил. Давно стал замечать Пантелей Прокофьевич взгляды, бросаемые Тришкой на соседскую жену Аксинью. Не раз уже "воспитывал" он бесстыжего сынка. Да только не впрок пошла отцова наука Мелехову Григорию. И взорвалась размеренная хуторская жизнь с ее обыденными делами, проблемами и развлечениями-игрищами непонятной страстью Тришки и Аксиньи. Не успела жена проводить Астахова Степана на майские сборы (дело ежегодное для казаков), как бросила ее эта поздняя бабья любовь в самое пекло Тришкиной страсти. И если бы "жалмерка" Аксинья бегала тайком к соседу Мелехову, если бы Григорий скрытно-незаметно хаживал к жалмерке Аксинье все бы ничего, дело для хутора привычное. Но "гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову" Аксинья Астахова, будто переродившись с той ночи на луговом покосе, проведенной с Григорием Мелеховым. За всю свою исстрадавшуюся жизнь решила отлюбить Аксинья. Страшное проклятье лежало на ее роду: в шестнадцать лет была изнасилована она своим пятидесятилетним отцом. Мать с братом забили старика до смерти, а через год выдали дочь за Степана. После первой же ночи стал тот избивать свою молодую жену, не поверив в ее непорочность, бил нещадно года полтора, до рождения ребенка, который умер, не прожив и года. И все началось по-новому: Степан бил Аксинью, не ночевал дома, пил, пока Мелехов Гришка не стал Аксинье поперек пути. Слухи с хутора привезла Степану в лагеря жена Андрея Томилина. С той поры стал Астахов чернеть, худеть. И что-то недоговоренно-грязное вмешалось в отношения двух неразлучных прежде друзей Петра и Степана. В крепкий узел завязалась вражда на обратном пути случай вмешался: охромел конь Астахова, и Астахов обвинял в этом Петра. Вылив всю накопившуюся злобу на бывшего товарища, домой Степан вернулся опустошенным это и спасло Аксинью. Поел, попил и ... начал бить. Бил мастерски, со стороны казалось мужик казачка вытанцовывает. Полюбовался мужеской расправой Шамплин Алексей, увидели и братья Мелеховы. Увидели и в драку ввязались за всю свою обиду мстил Петр, во весь свой буйный нрав разошелся Григорий. Узнав о связи сына с Аксиньей от купца Мохова, отец твердо решил женить его на Наталье Коршуновой дочери первого богача в хуторе. Боясь отказа, Пантелей Прокофьевич очень нервничал, однако твердого союзника, сам того не подозревая, нашел в юной красавице Наташе, влюбившейся в Григория Мелехова. Ее отец, Мирон Григорьевич, перечить любимице не стал, тем более что и жена, худосочная трудолюбивая Лукинична, переживая за старшенькую, проходу ему не давала. День свадьбы обговорили во второй визит сватов на первый Спас. Оценив все достоинства своей невесты (стройный стан, миловидное лицо, длинные ноги, прямой взгляд и привыкшие к работе руки), Григории твердо решил порвать прежнюю сумасшедшую связь. Чего угодно ждала от него Аксинья, но только не расставания. А потому хоть и плакала, и мучилась больше прежнего, по для себя твердо решила: Григорий мой, и быть ему моим вечно. У Мелехова же неизвестно почему временами сосало под ложечкой, по уйти из дому, как предложила ему Ксюша, он никак не мог задохнется он без вольного степного ветра. Да и родство отец ему подобрал знатное, богатое, пора уже и самому на ноги становиться. Свадьба Григория Мелехова и Натальи Коршуновой прошла шумно, с соблюдением всех народных традиций, с заунывно-красивыми песнями и задиристыми танцами. Не до веселья, кажется, было только жениху, которого одолевал голод, раздражал шум, натирали ноги зерна пшеницы, насыпанные по народному обычаю в сапоги. Три раза поцеловал он в церкви молодую жену в безвкусные влажные губы, повторяя про себя одно: "Отгулялся... отгулялся..."

Часть вторая

Еще не затихли окончательно пересуды вокруг Мелеховых и Астаховых, как спокойную жизнь хутора взорвала другая новость. Оказалось запятнанным прежде чистое имя Елизаветы Моховой, дочери местного купца Сергея Платоновича. Виновником сплетен на этот раз оказался Митька Коршунов, в прямом смысле соблазненный на рыбалке не по годам развитой Лизой. Митька готов был исправить свой грех, женившись на Елизавете. Однако сватовство это всерьез воспринял только дел Грпшака, считавший родство с казаком для мужика Мохова честью. Ни Митькин отец, ни Елизавета предложение Коршунова-младшего слушать не стали. Сам Мохов, когда Митька пришел со своим сватовством, натравил на наглеца цепных псов. Никого на хуторе не удивил отказ купца Мохова. Был он роду не менее древнего, чем многие из казаков, живущих в станице Вешенскон. Долгое время хранилась у Моховых грамота, жалованная прадеду воронежским воеводой, посылавшим его в бунтовскую станицу надсмотрщиком. Дед Сергея Платоновича разорился, а потому всем сегодняшним достатком Мохов был обязан только собственной сметливости и прижимистости. Весь хутор Татарский и окрестные хутора держал Сергей Платонович в своих руках. От первого брака было у него двое детей дочь Елизавета и сын Владимир, гимназист пятого класса. Вторая жена оказалась бездетной, к чужим детям относилась невнимательно, поэтому росли они без надлежащего досмотра, внимания и ласки. Выросли совсем разными и далекими друг другу и своей семье. По вечерам в моховском доме собиралась вся хуторская интеллигенция на чаепитие: студент Московского технического училища Боярышкин, учитель Баланда, учительница Марфа Герасимовна, почтмейстер, изредка наезжал из поместья Евгений Листннцкий. Новость придавила Сергея Платоновича, дня три он из дома не выходил, дочь же отправил в Москву на курсы. И жизнь на хуторе пошла своим чередом: молотьба, пахота, сходы, порубка хвороста... В каждом доме текла своя горько-сладкая жизнь. Наталья сразу пришлась Мелеховым ко двору: работящая, расторопная. Старики нарадоваться не могли, любуясь и жалея свою младшую невестку. Григорий же все более убеждался, что не сможет избавиться от страсти к Аксинье, все больше понимал, что не прожить ему жизнь с Натальиной застенчиво-холодной любовью. Неотступность Аксиньи и молчаливое смирение Натальи сделали свое дело: невестка решилась уйти из дома свекра, а Пантелей Прокофьевич, по горячему своему нраву, выгнал Гришку со двора. Так впервые, в запальчивости, Григорий покинул родной дом, родной хутор, устроившись конюхом к помещикам Листницким и забрав с собой безумно счастливую Аксинью. Новую Гришкину работу казаки одобрить не могли в холуи подался. Не понял его и сам старый помещик, казачий генерал, Николай Алексеевич Листницкий, отчеканив: "Какой же из тебя будет казак, ежели ты наймитом таскаешься?". Однако на работу взял, прекрасно помня боевые заслуги деда и отца Мелехова. Л служба эта и вправду не пошла Григорию впрок: потучнел, обленился портила казака легкая, сытая жизнь. Аксинья пристроилась при кухне. Работы по дому было немного, так как давно овдовевший генерал жил жизнью неприхотливой, суровой. Его сын Евгении Листницкий после кадетского корпуса служил сотником в лейб-гвардии Атаманском полку, наведываясь к отцу в Ягодное в отпуск. Между тем на хуторе поселился чужак из Ростова слесарь Иосиф Давидович Штокман. Привез его с женой в конце октября Федот Бодовсков, жить они остановились у вдовы Луксшки. До поры до времени слесарь не показывался людям на глаза, а через неделю учинили казаки обычную для всех расправу над "хохлами". Произошло это на мельнице, бились насмерть: кто-то с давних пор заботливо разжигал и поддерживал эту рознь. И лилась соседская кровь уже которое столетье. В одну из таких драк и вмешался Иосиф Давыдович, пытаясь остановить казаков. Правда, слушать его казаки не стали "чужак", да и речи ведет непонятные: об истории казаков русских мужиков, бежавших па вольный Дон от крепостного рабства, но время было упущено.

Так не прошел первый опыт Штокмана, тем не менее вода камень точит. Постепенно стали в доме Лукешки на половине Штокмана собираться казаки, приходил и Христоня, Валет работник с мельницы Сергея Платоновича, Давыдка, уволенный Моховым по доносу Владимира-"наследника", машинист Котляров Иван Алексеевич, постоянным гостем был и Мишка Кошевой, молодой казак, еще не отслуживший в действительной. Не сразу компания эта сколачивалась, начали с игр в подкидного дурака, а потом как-то незаметно, благодаря стараниям все того же Штокмана, перешли на чтение разных книг. Вот тут только проняло казаков вдумчивое чтение: забурлили, заспорили. Хоть и жили хуторяне замкнуто, за двумя ставнями, дальше станицы бывать-то нигде не хотели, да по долгу службы многим довелось посмотреть разные земли, и потом рассказывали о небывалых порядках и укладах старые и молодые служивые казаки. Вот и на этот раз припомнил Христоня смешной случай, происшедший с ним во время службы в Петербурге. Студенческая шутка с портретом Карла Маркса, за чье здоровье просили выпить казачков ребята, подвела гостей Штокмана к совсем серьезному разговору, выходящему за рамки их нехитрых понятий и суждений, а к такому повороту казаков необходимо было еще подготовить. Наталья вернулась в отчий дом. Ничего хорошего не обещала ей такая перемена, плохое предзнаменование сопутствовало ее возвращению: пятилеток-бугай распорол шею кобылице. Ни жена и ни вдова молча сносила Наталья и жалость, и ругань, и скабрезности (родной брат Митька проходу не давал сестре). Писала Григорию, чтобы выяснить до конца свое положение ответ был краток и жесток. На Пасху чаша терпения ее переполнилась, и решила Наталья покончить с такой жизнью. Самоубийство не удалось, через семь месяцев поднялась на ноги. С той поры голову держать стала чуть набок .перерезала "жилу нужную". Пантелей Прокофьевич, переживая случившееся как свою вину, предложил Наталье вернуться, в дом Мелеховых. До Григория доходили слухи с хутора: то сам с папом приезжал, то брат навестил; однажды па охоте (догнав волка и перерезав ножом глотку бирюку) поднял он глаза и узнал в казаке, помогавшем осилить волка, Степана, заметно опустившегося, небритого, дрожащего от недавней погони и ненависти. Побывал с визитом в Ягодном и сам Пантелей Прокофьсвнч; Аксинья к тому времени родила Григорию дочь. Беременность скрывала, пока можно было, боязнь потерять Грпшкпну любовь пересиливала счастье рождения ребенка. Роды начались на покосе, а родила Аксинья в дороге прямо в руки Мелехову. Хоть и сомневался Григорий в собственном отцовстве, от ребенка не отказался. Время от времени приглядывался к малышке в поиске своих или Степана черт, да так в сомнении и отходил от колыбельки. За тем и застал Мелехова-младшего призыв на действительную службу. Провожать сына на службу приехал отец: еще до того привез он Григорию "справу" (две шинели, седло, теперь был более ласков с Аксиньей, посмотрел ребенка: "В нашу породу". Оставив Аксинью лить слезы да дочку растить, уехал Григорий Мелехов на четыре года. Пройдя унизительный врачебный осмотр, был приписан в гвардейский полк (не понравилось черное, "бандитское" лицо, да и спина в чирьях в Атаманский не прошел), лошадь, купленную на сбережения от хозяйской зарплаты да на казенные сто рубле]'!, забраковали. Комиссия долго разглядывала немудреный казачий пожнток. Случайно дотронулся Григорий своей черной рукой изнеженной ручки пристава отдернул тот брезгливо, затянул в перчатку. Не прошло это мимо угольных глаз Мелехова, взглянул на пристава с ухмылкой столкнулись взглядами. Так началась для Григория Мелехова неизвестная до этой поры служба.

Часть третья

Не все расскажешь в письме, не все опишешь. Не мог и Григорий передать того, что пережил с первых минут своей службы: ни тоску по земле родной, что одолевает казака в красном казенном вагоне, громыхающем по чужим незнакомым местам, ни злость и досаду, комом подкатывающие к горлу при незаслуженном оскорблении вахмистра или при высокомерных взглядах, бросаемых лощеными господами офицерами. Не расскажешь и о том, как оторванность от дома измучила и изменила новопризванных, как будто щербинка какая-то появилась в мыслях и поступках до этой поры совсем обыкновенных парней: там, дома, они знали, что делать сеять, пахать, убирать; ходить на игрища... Здесь же все иначе, все ново и незнакомо. Вот и толкает жизнь до этого, может быть, порядочных ребят на поступки страшные, недостойные. Случилось это весной, в тот день Григории дневалил на конюшие. Услышав в дальнем углу топот и приглушенный крик, Мелехов направился выяснять, что происходит, и увидел, как казаки насиловали горничную Франю на все имение, где стояла сотня Григория, это была единственная женщина, не считая пожилой жены управляющего. Ни предупредить, ни остановить насилия Григорий уже не мог. Так и смолчал, крепко стиснув зубы на замечание вахмистра "ты помалкивай". В первый раз за длинный отрезок времени чуть не заплакал Григорий. Мелеховы с нетерпением ждали писем от сына, всех волновало, как отнесся он к переезду в дом свекра Натальи (никого не оставляла надежда, что Григорий одумается и вернется домой, к законной жене), беспокоило содержание кратких его ответов, явная недоговоренность, сухость, близость Григорьева полка к русско-австрийской границе и непрекращающиеся разговоры-предупреждения о вероятности войны с Германией. Слухи о войне все больше завладевали умами хуторян. Сама природа, казалось,