Расцвет и трагедия философии Серебряного века
В истории есть события и есть явления. Первые, как правило, жестко фиксированы по месту и времени, вторые же появляются незаметно, исподволь, обнаруживаются на каком-то этапе развития и лишь потом, ближе к своему апогею осознаются современниками как нечто значительное. Таким несомненно значимым явлением в истории русской культуры был период, охватывающий конец прошлого и начало нынешнего веков и получивший название «Серебряный век».
Историками зафиксированы точные даты социальных потрясений и исторических сдвигов, происшедших в России в первые два десятилетия XX в. Но не учитывается то обстоятельство, что все они совершались в лоне общей социокультурной ситуации, которая осталась в прошлом как бы вне реестра событийной исторической хронологии. Понятно, что общее улавливается сознанием не иначе, как в частных проявлениях. И все-таки сохраняется ощущение некой исторической несправедливости от того, что почести воздаются годовщинам революций » войн, но не отмечаются юбилеи таких крупнейших культурных переломов и сдвигов, какими были, скажем, Возрождение и Просвещение в европейской истории, «Золотой» и «Серебряный» века в истории отечественной.
«Серебряный век» - явление поистине уникальное. Для него характерна атмосфера небывалого творческого оживления во всех сферах духовной и общественной жизни. Его время удостаивается сегодня самых различных, зачастую противоположных оценок. С одной стороны - «кризис», «хаос», «нарастание катастрофы». С другой - «эстетический всплеск», «культурное возрождение», «философский ренессанс». Драматизм и трагизм в социальной, экономической, политической жизни получал феерическое отражение в жизни эстетико-культурной. «Меж революцией и искусством, - писал непосредственный участник этих процессов А. Белый, - установима теснейшая связь; связь нелегко обнаружить: она сокровенна; неуловима прямая зависимость завершенных творений искусства от воли революции: направления роста стеблей и корней из единого центра обратны друг другу, рост проявленной творческой формы и рост революции тоже обратны друг другу. Но центр роста один
Конечно, невозможно с точностью указать точку отсчета «Серебряного века» в России. Но если иметь в виду его философское зарождение, то было бы вполне справедливо именно в 1997 г. воздать ему юбилейные почести. Ведь именно сто лет назад (в октябре 1897 г.) было учреждено Философское общество при Петербургском университете, члены которого явились первыми зачинателями философского возрождения в России, являющегося органической составной частью и даже (в определенной степени) идейной основой «Серебряного века». Председателем общества стал А. И. Введенский. Его доклад на первом публичном собрании общества «Судьбы философии в России» был своего рода прологом к предстоящему возрождению русской философии.
Возражая имевшим хождение мнениям, будто бы в России нет философии, поскольку «русский ум не расположен к философским мудрствованиям», а если она и есть, то является результатом «искусственного воспитания», Введенский убежденно доказывал, что «философия у нас существует не вследствие искусственного насаждения, а вследствие глубокой потребности, удовлетворяемой вопреки всевозможным препятствиям» {Введенский А. И. Судьбы философии в РосммИВевденский А. И., Лосев А. Ф„ Радлов Э. П., Шлет Г. Г. Очерки истории русской философии. Свердловск, 1991. С. 27). Эти внешние препятствия, носившие по преимуществу официально церковный характер, в значительной мере обусловили известные замедления и перерывы в развитии отечественной философии. В ее истории он выделяет три периода, далеко не однозначных по своей плодотворности: «подготовительный период», начавшийся открытием Московского университета в 1755 г.; «период господства германского идеализма», закончившийся закрытием кафедр философии в русских университетах; начавшийся с 60-х гг. «период вторичного развития».
С третьим периодом Введенский связывал наступление лучших времен для русской философии: «Довольно скоро философия и у нас непременно достигнет такой же высоты развития и такой же силы влияния, как и в наиболее культурных странах, разумеется, если не встретятся какие-нибудь непреодолимые препятствия чисто внешнего характера» (там же). В этих словах содержалось и предсказание расцвета русской философии, и предощущение поджидающей ее трагической судьбы. «Непреодолимые препятствия», как известно, возникли после 1917 г.
В число действительных и почетных членов Философского общества в разное время входили Э. Радлов, Л. Лопатин, Б. Чичерин, С. Гессен, Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Франк, П. Струве, Д. Мережковский и другие видные представители интеллектуальной элиты. Впоследствии многие из них стали активными участниками петербургских и московских Религиозно-философских собраний и Религиозно-философских- обществ, авторами сборников «Проблемы идеализма» и «Вехи», журналов «Русская мысль» и «Логос». Эти общества, собрания, издания (в том числе выходивший еще с 1889 г. журнал «Вопросы философии и психологии») и стали главным поприщем философского возрождения в России.
Почти одновременно с рождением петербургского Философского общества произошло еще одно событие, заслуживающее не меньшего юбилейного почтения. В 1897 г. вышла в свет книга «Оправдание Добра» Вл. Соловьева - главное произведение и, по существу, творческий итог всей жизни философа. Именно в сочинениях Соловьева содержатся мысли и прозрения, которые составили идейную канву не только философского возрождения, но и «Серебряного века» в целом. «Основное влияние во всем этом имел Вл. Соловьев, - писал В. В. Зеньковский, - и трудно было бы «измерить», какой стороной своего творчества он влиял сильнее, - как религиозный мыслитель и философ, или как поэт... Наступает настоящий расцвет русского романтизма, точнее говоря - неоромантизма. Самым типичным проявлением этого неоромантизма был символизм... Очень глубоко засела в поэтическом сознании этого времени мечта Соловьева о Софии...» (ЗеньковскиО В. В. История русской философии. Л., 1991, Т. II. Ч. II. С. 54-55).
Все невыразимое, сверхчувственное способен передать на сокровенном языке лишь символ как адекватное выражение единства идеального и материального, сущности и явления, внутреннего и внешнего. Смысл истинного символа неисчерпаем. Это и художественный образ, и окно в запредельный мир, и категория мира реального. «Цель поэзии - найти лик музы, выразив в этом лике мировое единство вселенской истины» {Белый А. Символизм как миропонимание. С. 411), - утверждал А. Белый. Символисты «второй волны» А. Белый, А. Блок, Вяч. Иванов, И. Анненский, М. Волошин не разделяли субъективистски-пессимистических мотивов своих предшественников - «декадентов», а отстаивали идею творчества как деятельного служения высшему началу. Для них художник - не только творец образов, но и демиург, создающий новые реальности. Искусство расценивалось ими и как очищающая катартика, и как мистико-магическая теургия, посредством которой надлежит творить новый мир. Теургический мотив непосредственно связывался с религиозным аспектом. И в сочинениях, и в теоретических построениях символистов отчетливо звучала тема Софии - тема преображения действительности, возвышения греховной плоти к совершенству Духа через трагизм искупления.
«Серебряный век» идейно питался как из внутренних, так и из внешних источников. Во-первых, это было новое обращение к традиции отечественной мысли, идущей от Чаадаева и славянофилов. Во-вторых, было востребовано западное философское наследие самого широкого спектра - от древних гностиков и средневековых мистиков до Канта и Ницше. Разумеется, это было не прямое заимствование и усвоение идей, а их интерпретация, порой довольно смелая. Но именно благодаря этой творческой смелости выдвигались оригинальные концепции и строились философские системы.
Это разнообразие идей, школ и направлений как бы покрывалось различными аспектами широкомасштабной проблематики философии Соловьева. Философия «Серебряного века» - это, условно говоря, репродуцированное мировоззрение Соловьева, расширенное и обогащенное новыми и возрожденными старыми идеями. Но эти интегрированные идеи не выходили далеко за горизонты софиологии, теологизированной «метафизики всеединства», социально-нравственной философии, заключенной в «Оправдании Добра». Речь идет о философско-эстетическом ядре «Серебряного века», которое составляла плеяда мыслителей с уклоном в религиозную тематику. В 1926 г. Н. О. Лосский опубликовал статью «Вл. Соловьев и его преемники в русской религиозной философии», где поименно перечисляет всех, кого таковыми считал: «кн. С. Н. Трубецкой, кн. Е. Н. Трубецкой, о. П. А. Флорен-ский, о. С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, В. Ф. Эрн, В. И. Иванов, Д. С. Мережковский, Н. О. Лосский, С. А. Алексеев, Л. П. Карсавин, С. Л. Франк, П. И. Новгородцев, И. А. Ильин, В. П. Вышеславцев и др.» (Путь. Париж. 1926. №2. С. 10).
Не выводили из круга последователей Соловьева ни высказываемые несогласия с ним по отдельным позициям Н. Бердяева или Н. Лосского, ни упорное замалчивание всяческого влияния и отказ употреблять соловьевс-кую терминологию П. Флоренского, ни строгая критика целого ряда положений его философии со стороны «неоидеалистов», в особенности Е. Трубецкого. Подобно тому, как появившиеся после Гегеля течения, включая марксизм, строили свои концепции на базе учения критикуемого ими классика рационалистической диалектики, так и русские философы-идеалисты первой половины XX в «стояли на плечах» создателя философии всеединства. Преимущественно в соловьевском ключе решалась ими проблема синтеза философской и религиозной проблематики. Разумеется, само по себе «философствование в Боге» - не изобретение русской мысли, но речь здесь идет прежде всего о таких направлениях, как софиология и всеединство, разработка которых представляет несомненную заслугу Вл. Соловьева и его последователей. Активное включение в философский контекст религиозной темы породило такой феномен, как «религиозно-философский Ренессанс в России».
Поворот к религии, к духовным основам жизни был своего рода реакцией на экспансию материализма и позитивизма в философии, атеизма в религиозной жизни, натурализма в эстетике, социально-гражданского пафоса в поэзии. Но это только внешняя сторона явления. Была еще глубинная подпочва, «сокровенна» и «неуловима», как писал А. Белый, но все же мистически ощущаема его современниками и сподвижниками. «Русская литература и поэзия начала века носили профетический характер, - писал Н. А. Бердяев. - Поэты-символисты, со свойственной им чуткостью, чувствовали, что Россия летит в бездну, что старая Россия кончается и должна возникнуть новая Россия, еще неизвестная... Ждали восхода солнца Грядущего дня. Это было ожидание не только совершенно новой коллективной символической культуры, но также и ожидание грядущей революции(Бердяев Н. А. Русская идея. СПб., 1992. С. 237).
Нота трагического предощущения больше всех была свойственна, пожалуй. А. Блоку, его стихи напоминают провозвестие ясновидящего:
Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар.
Поэт усматривал в надвигающейся грозе мистическую связь дольнего с горним,-проходящую через человеческие души, нуждающиеся в искуплении от греха. Не соглашаясь с мнением, будто «нас захватила революция», Блок высказал иное суждение: «Революция совершалась не только в это»*, но и в иных мирах; она и была одним из проявлений... тех событий, свидетелями которых мы были в наших собственных душах. Как сорвалось что-то в нас, так сорвалось оно и в России» (Блок А. Собр. соч. В 8 т. М.-Л., 1962. Т. 5. С. 431). Религиозно-мистические мотивы все слышнее звучали в творчестве и поэтов, и художников, и композиторов, и философов. «Религиозные философы проникались апокалиптическими настроениями. Пророчества о близящемся конце мира, может быть, реально означали не приближение конца мира, а приближение конца старой, императорской России» {Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 1990. С. 153-154).
Предощущение грозы было свойственно не только религиозному сознанию. «Буря! Скоро грянет буря!» - предвещал М. Горький. Немудрено, что даже в лагере далекой от идеализма революционно ориентированной интеллигенции начались брожения религиозного свойства, выразившиеся в так называемом богостроительстве. Другая часть философов пошла по пути «искательства» Бога. В начале века в среде «эстетствующих» идеалистов возникло умственное движение, получившее название «богоискательство», или «новое религиозное сознание». Его проблематика оживленно обсуждалась на Религиозно-философских собраниях, на которых философы, деятели литературы, искусства встречались с представителями церкви, православного духовенства. Выступали с докладами Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Розанов, В. Эрн, 85
А. Белый, А. Блок, ректор Духовной академии о. СергиС (Старогородский), видный чиновник Синода В. Тернавце( и др. Эти собрания, писал впоследствии Г. Флоровский были «событием совершенно исключительным». То был< «встреча интеллигенции с Церковью после бурного опыт; нигилизма, отречения и забвения. То было преодолены шестидесятых годов» (Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс. 1991. С. 470).
Петербургские собрания проходили с ноября 1901 г по март 1903 г., пока их не закрыл обер-прокурор Сино да Победоносцов, усмотревший в произносимых тaм речах явно еретический уклон. И на самом деле это бьч не догматический поворот к религии, а поворот творческий. Речь шла именно о новом религиозном сознании Если духовенство и возлагало на эти собрания задач миссионерскую, то философы и «эстеты» видели эту задачу несколько по-иному. Они исходили из того, что для православной церкви пришла пора обновления. Церковь в России, считали они, не выполняет свою важнейшую задачу благотворного влияния на общество. С( времен Петра 1 (и даже раньше) она находится в услужении у государства. Настало время осуществить «пере ход от религиозной мысли к религиозной жизни», сделать христианство влиятельной силой в обществе. «Дл; всего христианства наступает пора не только словом i учении, но и делом показать, что в Церкви заключаете; не один лишь загробный идеал, - говорил В. А. Тернавцев. - Наступает время открыть сокровенную в христианстве правду о земле - учение и проповедь в христианском государстве» (цит. по: Флоровский Г. Пуп русского богословия. С. 471).
Постановка этого вопроса Вл. Соловьевым вызвал; довольно резкую реакцию. Речь идет о реферате «01 упадке средневекового миросозерцания», прочитанном иг в 1891 г. на заседании Московского психологической общества. Главное сводилось к тому, что христианств1 (прежде всего восточное) самоустранилось от деятельно го участия в совершенствовании общественной жизни вследствие чего истинное дело прогресса совершали н( христиане, а неверующие. Ошибка христианства в том что оно пошло по пути идеализации аскезы, монастыре ко-келейного уединения, а значит - ухода от жизни Заботясь лишь о загробном спасении индивидуальны: душ на небе, забывали о делах человеческих на земле его мнению, господствует и поныне. Это и является внутренней причиной разрыва христианства с делами общественными. «С тех пор как истинно-христианское общество первых веков растворялось в языческой среде и приняло ее характер, самая идея общественности исчезла из ума даже лучших христиан. Всю публичную жизнь они предоставили властям церковным и мирским, а своею задачею поставили только индивидуальное спасение... Но дело в том, что всякая власть прежде всего консервативна и, кроме таких исключительных явлений, как, например, Петр Великий, не предпринимает по собственному почину радикальных преобразований» (Соловьев 6. С. Соч. В 2 т. М., lOB^ Т. 2. С. 347). Смысл христианства в том, говорил Соловьев, чтобы по истинам веры преобразовывать жизнь человечества, оправдывать веру делами. «Но если эта жизнь была оставлена при своем старом языческом законе, если самая мысль о ее коренном преобразовании и перерождении была устранена, то тем самым истины христианской веры потеряли свой смысл и значение как нормы действительности и закон жизни...» (там же. С. 346).
Вопрос стоял о взаимоотношении божественного и земного, духовного и материального, что составляло основу софиологической концепции Соловьева. Мир и человечество должны совершенствоваться не одним божественным промыслом, но совместным деланием добра Богом и человеком. «Ограничивая дело спасения одною личною жизнью, псевдохристианский индивидуализм должен был отречься не только от мира в тесном смысле - от общества, публичной жизни, но и от мира в широком смысле, от всей материальной природы. В этом своем одностороннем спиритуализме средневековое миросозерцание вступило в прямое противоречие с самою основою христианства. Христианство есть религия воплощения Божия