Игры животных

У ряда групп позвоночных эти сигналы четко выражены и хорошо известны. Например, поза с прижатыми к земле передними лапами и виляющим хвостом предшествует игровой борьбе у львов и у псовых. Такая поза не наблюдается ни в каких других ситуациях и говорит о том, что все агрессивные действия, которые за ней последуют, - это игра. У обезьян в таких случаях появляется особая "игровая" мимика.

Самая распространенная ее форма, имеющаяся у всех приматов, это так называемое «игровое лицо» или «улыбка» [69], когда животное широко открывает рот, не оскаливая при этом зубов. Сравнительные исследования этой мимической реакции (Pellis & Pellis, 1997) у паукообразных обезьян (Ateles goeffroyi), лемуров катта (Lemur catta) и мартышек-гусаров (Erythrocebus patas) показывают, что частота ее применения у разных видов существенно варьирует. Наряду с «игровым лицом» у паукообразных обезьян в 20% случаев применяется другой способ приглашения к игре — наклон головы. В целом лишь в 25% случаев обезьяны этих видов извещают о желании играть с помощью сигналов-переключателей, позволяющих отличить игровую борьбу от настоящей агрессивной схватки. По мнению ряда авторов, в большинстве случаев игры животные не нуждаются в преднамеренной сигнализации о намерениях партнера — о ней свидетельствует контекст или общий стиль поведения [55; 65 ].

У ряда видов млекопитающих игру молодых часто начинает взрослое животное. Так, львица, помахивая хвостом, побуждает львят начать играть с ней, самки шимпанзе щекочут детенышей, переворачивают их, кусают «понарошку».

У некоторых видов обезьян сигналы-переключатели не только извещают о намерении играть, но и имеют и более широкое значение как сигналы дружелюбных намерений. Примером такого жеста, и приглашающего к игре, и просто оповещающего о дружелюбии, является наклон головы (Oppenheimer, 1977).

Наиболее богата игровая сигнализация у шимпанзе. Помимо «игрового лица» или «улыбки» (этот сигнал впервые был описан в работе Yerkes & Yerkes [69 ]). Гудолл [2 ] описывает несколько жестов, которые также служат оповещением о предстоящей игре («игровая походка», почесывание плечей, «переплетение пальцев». Последнее характерно для взрослых особей). Обезьяны, обученные языкам-посредникам, для приглашения к игре широко используют специальные знаки (см., например, Ю. Линден [20]).

Структура игровой деятельности животных

Характерной чертой игрового поведения животных является тот факт, что в большинстве случаев оно сопряжено с перестройкой и сменой функций тех стереотипных фиксированных комплексов действий, которые составляют поведение взрослого животного. Зачастую они относятся к разным его категориям (половое, охотничье и т.п.) и могут быть переплетены в единый клубок.

В качестве примера одной из попыток анализа структуры игрового поведения животных в рамках этологических представлений об организации поведенческих актов можно привести работу, которую предприняла К. Луазос [61 ]. Она отметила, что игра в большинстве случаев сопряжена с перестройкой фиксированных комплексов действий, которые составляют поведение взрослого животного, и выделила шесть типов таких перестроек:

1) может быть изменена последовательность движений; 2) отдельные двигательные акты, входящие в последовательность, могут быть более интенсивными; 3) некоторые движения, входящие в последовательность, могут многократно повторяться; 4) нормальная последовательность действий может остаться незавершенной, т.е. закончиться раньше, чем обычно, в результате перехода к посторонним действиям; 5) некоторые движения могут быть и более интенсивны, и многократно повторены; 6) отдельные движения, входящие в последовательность, могут остаться незавершенными; 7) в игре могут перемешиваться акты, обычно связанные с совершенно разной мотивацией. Как отмечает Р. Хайнд, также систематизированы в ней, некоторые особенности структуры игровой деятельности, движения, входящие в игровое  поведение, обычно не отличаются от тех, которые встречаются у взрослых особей данного вида при сходных видах приспособительной деятельности — при охоте, драках, половой и манипуляторной активности и т.д [35]. Однако в игровых ситуациях последовательности движений часто бывают незавершенными — короткий галоп, остановка и возвращение галопом назад у жеребят; садки без интромиссий у детенышей макак-резусов. У черного хоря (Mustela putorius) в агрессивных играх отсутствуют четыре агонистические реакции: две крайние формы нападения («умерщвление укусом в затылок» и «атака из боковой стойки») и два крайних вида реакции страха («угроза из оборонительной стойки» и «визг»).

Наряду с этим у животного могут случайно выработаться новые движения, специфичные для игровой ситуации и, по-видимому, не имеющие функционального значения помимо нее. Например, очень активно и охотно изобретают совершенно новые действия дельфины (Прайер, 1981).

Поскольку игровое поведение часто состоит из комплексов движений, относящихся к разным типам поведения и связанных с совершенно разными типами мотивации, эти различные в функциональном отношении движения могут оказаться перетасованными. Так, в игровом поведении мангуста смешаны элементы охотничьего и полового поведения, а в групповых играх макак-резусов — элементы агрессивного и полового поведения.

Как уже упоминалось, последовательности движений при игровом поведении часто остаются незавершенными. Например, у макак-резусов агрессивные наскоки часто не доводятся до конца, челюсти при укусах не сжимаются. Напротив, некоторые движения могут быть преувеличены по сравнению с нормальной функциональной ситуацией; это особенно относится к прыжкам и скачкам, часто наблюдаемым в подвижных играх, которые характерны для молодых животных практически любых видов. Часто отдельные движения повторяются много раз, не приводя к следующему элементу последовательности, как это должно было бы происходить в других ситуациях. Кроме того, может быть изменен порядок появления элементов: те действия, которые в нормальной последовательности появляются позже, при игре возникают раньше, и наоборот.

Игровое поведение вызывается самыми разнообразными раздражителями. Во время игры животные часто манипулируют предметами, которые при других формах поведения не вызывают таких игровых движений.

Как указывает Хайнд, ни одна из этих особенностей не является общей для всех разновидностей поведения, объединенных под общим термином «игра», а некоторые из них встречаются и не в игровых ситуациях. Так, незавершенные последовательности часто встречаются при охотничьем поведении у сытых взрослых животных — хищных млекопитающих и птиц. Как отмечает Р. Хайнд [35], называть это игрой или нет, зависит от принятого определения. Смешение же функционально различных форм поведения отмечается в реакциях молодых половозрелых самок макак-резусов на чужих детенышей — с материнского поведения они скоро переключаются на чистку шерсти, агрессивное или половое поведение.

Теории игры

Кратко рассмотрим основные представления об игре животных в современной отечественной психологической и зоопсихологической литературе.

Наиболее фундаментльный теоретический анализ проблемы игры животных в отечественной психологии был проделан Д.Б. Элькониным [38; 39]. Он подробно и конструктивно рассмотрел ранние теории игры (Гроос, 1916; Спенсер, 1987; B'uytendijk, 1933), существовавшие к середине XX века, показал их убедительные и неподтвержденные стороны, а также сформулировал собственные представления, которые, по его мнению, могли стать основой для будущей теории игры.

Д.Б. Эльконин определяет игру как «особую форму поведения, характерную для периода детства» [38 ], в которой «складывается и совершенствуется управление поведением на основе ориентировочной деятельности». Именно игнорирование природы игры как развивающейся деятельности составляло, по мнению Эльконина, основной недостаток ранее существовавших теорий. Он полагал, что общая теория игры для детей и животных вообще не может быть создана, т.к. нельзя отождествлять ход психического развития ребенка и его игры с развитием детенышей животных и их играми. Одна из причин ограниченности указанных теорий состояла, по мнению Эльконина, в том, что подход их авторов был феноменологическим. Эльконин подчеркивает тот факт, что игра как особая форма поведения связана с возникновением в эволюции периода детства как особого периода индивидуального развития особи. Включение детства как особого периода жизни в общую цепь эволюционного процесса является важным шагом на пути понимания его природы вообще и сущности игры, в частности.

Одно из наиболее распространенных ранее и бытующих до сих пор представлений состояло в том, что игра молодых животных — это упражнение, необходимое для формирования соответствующих форм поведения взрослых животных (Спенсер, 1897; Гроос, 1916). Эту точку зрения опровергал ряд авторов, например, Клапаред (Clapared, 1932), но Эльконин сделал это наиболее весомо. По его мнению, игра действительно является упражнением, но не конкретной двигательной системы или отдельного инстинкта и вида поведения, которые по самой своей природе не нуждаются в упражнении для своего созревания, т.к. проявляются сразу в «готовом виде». Он рассматривал игру как ту деятельность, в которой складывается и совершенствуется управление поведением на основе ориентировочной деятельности.

По его мнению, в процессе игры осуществляется упражнение не отдельных форм деятельности, а упражнение способности к быстрому и точному психическому управлению двигательным поведением в любых его формах (пищевое, оборонительное, сексуальное). Это управление осуществляется «на основе образов индивидуальных условий, в которых находится предмет, т.е. упражнение в ориентировочной деятельности». Именно поэтому, по представлениям Эльконина, «в игре как бы смешаны все возможные формы поведения в единый клубок, и игровые действия носят незавершенный характер». Такая трактовка феномена игры животных снимала многие трудности и противоречия, тем не менее автор подчеркивал необходимость проверки своей гипотезы в сравнительно-психологических исследованиях.

В упомянутых выше работах К.Э. Фабри [29; 30 ] содержится подробный анализ не только психологических теорий игры животных, но также и представлений, развиваемых этологами.

Фабри предложил также собственную концепцию, согласно которой «игра является развивающейся деятельностью, охватывающей большинство функциональных сфер». Она составляет основное содержание процесса развития поведения в ювенильном периоде. Игра представляется не какой-то особой категорией поведения, а совокупностью специфически ювенильных прявлений "обычных" форм поведения. Иными словами, " игра – это не образец" взрослого поведения; а само поведение в процессе своего становления". Особое внимание в работах Фабри уделено играм, включающим манипуляции с предметами (см. выше).

Систематизации представлений об игре как особом психическом феномене способствовали и работы А.А. Крымова [16; 17]. Как и вышепроцитированные авторы (Фабри [29; 30]; Эльконин [38; 39]), он также отмечает, что большинство существующих трудностей в понимании феномена игры животных вытекает из традиционного для западных сравнительно-психологических исследований подхода к игре как отдельной форме поведения, одной из многих. По его мнению, 'недостаток такого подхода состоит прежде всего в том, что при этом выделяют лишь один из аспектов явления — чисто поведенческий, оставляя за рамками анализа важнейшую психологическую часть феномена. Еще более существенным недостатком этого подхода он считал тот факт, что игра как своеобразное проявление процесса развития качественно приравнивается к уже развившимся формам, а ее специфика как развивающейся деятельности во внимание не принимается. Сформированный в трудах отечественных ученых (Эльконин [38 ]; Фабри [29; 30]) подход, по его мнению, лишен этих недостатков, так как базируется на понимании игры как особой стадии развития поведения. Поэтому вместо попыток сравнить игру с теми или иными проявлениями поведения взрослого животного эту качественно специфичную стадию нужно сравнивать с другими стадиями развития активности — ранним постнатальным и адультным периодом.

На основе критического анализа литературы Крымов выделяет 9 основных независимых характеристик игрового поведения. Они в основном совпадают с приведенными выше признаками игры по Хайнду (1975), но акцентируют внимание и на некоторых дополнительных. Так, он отмечает, что игра животных — «дело добровольное», животное нельзя заставить играть путем положительного или отрицательного подкрепления. Условием возникновения игры служит комфортное состояние организма; отсутствие голода, жажды или неблагоприятных условий среды. Игровому поведению присущ высокий положительно-эмоциональный компонент: животным явно нравится играть. Как отмечает Крымов, хотя это положение и носит отпечаток антропоморфизма, его признают многие исследователи.

Мотивационная природа игры

Факторы, контролирующие игровое поведение, далеко не ясны и, несомненно, весьма сложны. Авторы ранних теорий игры животных высказали ряд гипотез о лежащей в ее основе мотивации. Одна из наиболее известных, как уже упоминалось выше, принадлежит Спенсеру, который видел в игре средство высвобождения излишков накапливаемой в организме энергии. Противники этой теории указывали, что непонятно, о какой энергии в данном случае идет речь — о физической энергии организма или о гипотетической «психической энергии, существование которой вообще сомнительно.

Вторая распространенная гипотеза касается существования специфического «игрового побуждения», наличие которого допускал, в частности, К. Лоренц [62 ]. Анализируя этот вопрос, он показал наличие существенных различий между игрой и гак называемой «активностью в пустоте», т.е. теми случаями, когда те или иные видоспецифические реакции проявляются в отсутствие специфических раздражителей, которые их обычно вызывают. Как подчеркивает Лоренц (1992), такие факты обусловлены усилением специфического побуждения (например, голода) и отсутствием условий, в которых это побуждение могло бы быть удовлетворено, поэтому, например, голодная птица и начинает ловить отсутствующих насекомых, совершая свои действия «вхолостую» или «в пустоте». Главное же отличие игры, по Лоренцу, состоит как раз в том, что совершаемые во время нее специфические действия совершенно не опираются на соответствующее специфическое побуждение, а как только таковое (например, агрессия) начинает проявляться, игра прекращается, уступая место другим формам поведения.

Вопрос о мотивации, лежащей в основе игры, остается дискуссионным, тем не менее в целом можно утверждать следующее: хотя движения, характерные для игрового поведения, могут напоминать движения при других видах активности, оно не связано с действием устойчивых мотивационных факторов, как это наблюдается в других ситуациях. Так, элементы агрессивного и полового поведения могут появляться, когда животное, по-видимому, не испытывает ни агрессивного, ни полового возбуждения. Игровое поведение может прекратиться, не достигнув «завершающей» ситуации. Например, попытки садок у молодых обезьян могут не приводить ни к интромиссиям, ни к эйякуляции; вероятно, они ослабевают в результате выполнения других элементов акта спаривания. С другой стороны, игровое поведение может повторяться много раз подряд, несмотря на то, что каждый раз оно приводит к «завершающей» ситуации.

Доказательством существования (или отсутствия) специфического игрового побуждения могли бы служить результаты экспериментов, в которых животные подвергались бы депривации — временному лишению возможности играть. По представлениям этологов, такая депривация должна приводить к «накоплению специфической энергии действия», т.е. соответствующего побуждения, и, следовательно, к усиленному проявлению активности после прекращения деприва-ции. Работы, процитированные в этой связи А.А. Крымовым [17 ], не дали однозначного ответа на этот вопрос — в разных опытах на разных животных результатом депривации (кратковременная изоляция от игровых партнеров) было как усиление игры, так и сохранение ее прежнего уровня.

Трудность выяснения этого вопроса состоит, в частности, в несовершенстве методов избирательного устранения возможности играть (кратковременная изоляция от партнеров); которые обычно затрагивают и какие-то другие стороны поведения. Особый интерес представляет в этом плане поставленный самой природой эксперимент, который обнаружила и описала Р. Ли [59 ], наблюдавшая в течение ряда лет за популяцией живущих на свободе обезьян верветок (Cercopithecus pygerythrus) в Восточной Африке.

Как известно, все формы игрового поведения возникают в те периоды, когда у животного нет необходимости ни в каких других видах деятельности, необходимых для выживания, таких, как питание или спасение от хищников. Оказалось, что игра, которая составляет столь заметную черту поведения детенышей и подростков верветок в нормальные сезоны и занимает значительную часть периодов бодрствования, практически исчезает во время засухи. В этот период все животные, включая молодых, могут выжить, только если они постоянно заняты поисками пищи. Когда Ли сравнила животных, выросших в период засухи и потому лишенных возможности играть, а также выросших в нормальных условиях,