Очерк истории изучения памятников русской деловой письменности (XVIII–XX вв.)

Очерк истории изучения памятников русской деловой письменности (XVIII–XX вв.)

Никитин О.В.

XIX век в истории русской деловой письменности: расцвет филологического изучения приказной культуры

Традиции классического века русской филологии и их роль в формировании современных взглядов на проблемы изучения языка памятников письменной культуры

Исследование памятников делового письма в России имеет сложившуюся традицию и проводится в основном по двум крупным направлениям — историческому и лингвистическому. Возросший интерес к таким источникам обусловлен как научными причинами, так и чисто прагматическими обстоятельствами. Первые значительные открытия в этой области были сделаны русскими учеными XVIII столетия и историософами-богословами. Одни обращались к рукописному тексту с целью реконструировать этапы исторического и культурного развития страны (таковы труды В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, Н. М. Карамзина и многих других), другие находили в памятниках старины ценнейшие сведения по истории Церкви и догматам веры. Собственно лингвистическое изучение рукописей с научной точки зрения началось в XVIII столетии, когда создавались первые архивы, активно собирались сведения по русской истории. Ведущую роль в этом сыграло основание Российской Академии Наук. Ее проекты во многом были ориентированы на сохранение памятников национальной старины, сбережение языка и культуры, духовных традиций. Постепенно, начиная с изучения монументальных источников — летописей, княжеских уставов, исследование текстов с языковедческой точки зрения приобретает все большую распространенность и в XIX столетии занимает в России одно из ведущих мест. По сути дела, ни один научный трактат того времени не обходился без привлечения памятников старины.

Деятельность А. Х. Востокова по изданию и изучению памятников древней письменности

Большая заслуга в формировании научной школы изучения рукописных текстов принадлежит акад. А. Х. Востокову. Последовательный и вдумчивый сторонник сравнительно-исторического языкознания, он заложил фундамент исследования памятников русской письменности. Будучи хранителем рукописей Публичной библиотеки и позднее главным редактором Археографической комиссии, А. Х. Востоков особенно тщательно заботился о приумножении коллекции древних рукописей, их классификации и последовательном лингвистическом и палеографическом анализе. В статье «Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам» ученый впервые высказал актуальную и в наши дни гипотезу о древнеболгарском происхождении старославянского языка. Рассуждения А. Х. Востокова имели немалое значение и в споре с шишковистами, утверждавшими, что церковнославянский язык и язык светской и деловой письменности принадлежат к стилям одного «славянского языка». Лингвистический метод А. Х. Востокова был во многом основан на этимологии (в старом понимании этого термина), которая была для него и для ученых его поколения исторической и грамматической дисциплиной одновременно. А родство языков он «изучает как проявление в языке народного миросозерцания» [Колесов 1998: 55]. А. Х. Востоков немало потрудился над изданием памятников письменности. Он готовил к печати «Изборник великого князя Святослава Ярославича 1073 г.», работал над «Описанием русских и словенских рукописей Румянцевского музеума», впервые издал «Остромирово Евангелие», а написанные им «Грамматика церковнославянского языка, изложенная по древнейшим оного письменным памятникам» и «Словарь церковнославянского языка» до сих пор не потеряли научного значения. Одним из первых ученый обратился к изучению языка народной речи, зафиксированной в памятниках местной письменности и говорах. Для этой цели и был составлен «Опыт областного великорусского словаря» [Опыт 1852; см. также: Дополнение 1858], а А. Х. Востокова избрали редактором подготавливаемых материалов. Особо следует отметить, что составители «Словаря» старались отразить доступный по тем временам широкий спектр лексических и грамматических форм, а также географию бытования слова. В «Словарь» вошли «три рода речений»: «Первый род составляют слова, уклонившиеся от нормального употребления языка, нередко искаженные до крайности…; ко второму роду относятся слова, некогда принадлежащие к общему языку народа и вытесненные из него другими, а уцелевшие в народе вместе с заветною прародительскою песнью, сказкой, пословицею; третьего рода слова родились вследствие понятий, образовавшихся от предметов окружающей человека природы и от особенных занятий народа» [там же: II]. На наш взгляд, весьма показательно, что «слова, уклонившиеся от общего употребления», — провинциализмы и диалектизмы — нашли широкое отражение в «Словаре». В Предисловии указываются и другие источники, среди них — слова «живой речи народа», «которые или уцелели в древних письменных памятниках наших, или от которых мы употребляем только производные, или слова совсем у нас потерянные, между тем как они могут служить к обогащению языка по краткости, выразительности, благозвучию» [там же: III]. Замечательно заключение во вступлении к «Словарю», показывающее не только назначение этого лексикона, но и смысл самой научной деятельности А. Х. Востокова: «…[Словарь] обращает нас к патриархальному быту поселян наших и сближает нас с ними. Прислушиваясь к народному языку, мы отыскиваем в нем сокровища, пережившие целые столетия. В крестьянских избах, где сохранились и песни, и сказки, и пословицы наши, сбережены от всегубительного времени и многие драгоценные слова. Областные наречия служат также убедительнейшим доказательством, что язык, как живой организм, беспрестанно изменяется, и что лишь только в словаре и грамматике гибкие формы живой речи крепнут и упрочиваются для потомков» [там же: IV].

А. С. Шишков как филолог-законотворец

Филологическая деятельность другого выдающегося русского ученого и государственного деятеля А. С. Шишкова не раз становилась предметом описания и изучения, а прошедший в 2004 г. 250-летний юбилей со дня его рождения вновь показал, насколько живы и плодотворны остаются его идеи и взгляды, некогда трактовавшиеся как «консервативные». Хорошо известна славянская направленность высказываний А. С. Шишкова и его полемика с «карамзинистами», резкие выступления против их новаторств, особенно в сфере ориентации русского языка на французский. В этих попытках он видел нарушение цепи исторического развития культурных основ русской жизни (см. подробнее [Горшков 2004: 99–102]).

Однако до сих остается в тени исследователей-филологов его деятельность на поприще юриспруденции, государственного законотворчества, где ученый и дальновидный политик проявил свои лингвистические способности с присущей ему пунктуальностью и приверженностью традиции. Здесь мы наблюдаем отчасти и его предпочтения, и — что важно в данном случае — то, как он занимался «деловым» строительством языка. Один такой эпизод касается замечаний А. С. Шишкова к Проекту гражданского уложения 1815 г. Они относились к первой главе указанного кодекса, которая выглядела следующим образом:

РАСПОЛОЖЕНIЕ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ.

§ 1. Гражданское право принадлежитъ каждому лицу, носящему на себЪ имя россiйскаго подданнаго. Оно проистекаетъ отъ необходимой въ тЪлЪ общества связи, или взаимныхъ отношенiй всЪхъ гражданъ между собою, и состоитъ въ дозволенiи каждому изъ нихъ во всякомъ дЪлЪ прибЪгать къ закону, когда кто имЪетъ нужду въ какихъ либо его изреченiяхъ.

§ 2. Гражданскiя права раздЪляются на общiя и частныя.

§ 3. Общимъ правомъ пользуется, во всякомъ состоянiи людей, каждый россiйскiй подданный.

§ 4. Частнымъ правомъ, сверхъ общаго, пользуется то состоянiе людей, которому права сiи даны.

§ 5. Общiя права прiобрЪтаются рожденiемъ отъ россiйскаго подданнаго, или вступленiемъ въ россiйское подданство.

§ 6. Частныя права для пользы государственной даются, и за важныя преступленiя однЪ, или вмЪстЪ съ общими, отъемлются закономъ.

§ 7. Лишенiе общаго права лишаетъ вкупЪ и частнаго; лишенiе же частнаго не лишаетъ общаго.

§ 8. Лишенiе общаго гражданскаго права есть изверженiе человЪка изъ общества гражданъ, и слЪдственно самое величайшее наказанiе; а потому оное не совершается, какъ по судебному приговору имянно къ сему наказанiю.

§ 9. ЧеловЪкъ, лишенный общихъ правъ, теряетъ, какъ изверженный изъ состава гражданскаго тЪла, всЪ бывшiя связи свои съ нимъ. Онъ съ того времени въ обществЪ гражданъ становится чуждъ, бездЪйственъ, безгласенъ, какъ бы умеръ. Всякое имущество его безъ остатка поступаетъ къ его наслЪдникамъ.

§ 10. ЧеловЪкъ, лишенный судомъ частныхъ гражданскихъ правъ, теряетъ вмЪстЪ съ званiемъ своимъ и то имущество, которое по симъ правамъ ему принадлежало. Оно поступаетъ къ его наслЪдникамъ. Онъ же самъ, въ новомъ состоянiи своемъ, пользуется правами того состоянiя, въ которое низведенъ, и ни къ какимъ по другому частному праву производимымъ дЪламъ не допускается.

§ 11. Права гражданскiя частныя, или общiя, или оба вкупЪ, теряются по приговору судебному съ того времени, какъ приговоръ подписанъ, утвержденъ и осужденному объявленъ будетъ. Сiе разумЪется о присутствующемъ, который во время суда могъ приносить свои оправданiя. Для отсутствующихъ же судебное мЪсто руководствуется слЪдующими правилами:

1-е. Полагается срокъ, въ который осужденный долженъ явиться къ суду для принесенiя своихъ оправданiй.

2-е. Къ имЪнiю его приставляются опекуны, со времени начатiя надъ нимъ суда.

3-е. Естьли[i] осужденный самъ во время срока явится. Или кЪмъ приведенъ будетъ, то приговоръ надъ нимъ уничтожается, и судъ производится снова.

4-е. Естьли же не явится, то, съ истеченiемъ срока, приговоръ совершается и вступаетъ въ законную свою силу.

5-е. Буде осужденный явится по прошествiи срока, и слЪдственно по совершенiи приговора, то онъ можетъ еще представить свои оправданiя; но тогда естьли бы онъ оправдался, или доказалъ маловажность своей вины, такъ что правосудiе требовало бы возвратить ему прежнiя его права, то оныя возстанавливаются, но токмо на будущее время; прошедшее остается невозвратнымъ.

§ 12. Взятому подъ судъ за важное преступлене, могущее подвергнуть, буде взятый не оправдается, лишеню частныхъ или общихъ правъ гражданскихъ, съ того самаго дня не позволяется дЪлать никакихъ завЪщанй, записей, обязательствъ, или иныхъ сдЪлокъ; сего ради берется онъ подъ стражу, или о начати надъ нимъ суда всенародно возвЪщается.

§ 13. ВсЪ же завЪщаня, записи, обязательства и сдЪлки, имъ или другими на его имя прежде начатя суда учиненныя, и въ надлежащемъ судебномъ мЪстЪ въ свое время явленныя, остаются, по совершени надъ нимъ приговора, для наслЪдниковъ его въ св[о]ей силЪ.

§ 14. Бракъ человЪка, лишеннаго общихъ правъ гражданскихъ и сосланнаго въ вЪчное заточене, остается въ такомъ положени, какъ послЪ умершаго. (Шишков 1870: 68–70).

Замечания А. С. Шишкова показывают его не только как знатока судебной теории и практики, но и как умелого законотворца. Он пишет далее (Шишков 1870: 71):

ПРИМЪЧАНIЕ.

Расположене сей главы содержитъ въ себЪ слЪдующй естественный порядокъ: 1-е, опредЪлене гражданскихъ правъ; 2-е, раздЪлене оныхъ на общя и частныя (NB. Се раздЪлене для ясности мыслей необходимо нужно); 3-е, опредЪдене общихь правъ; 4-е, опредЪлене частныхъ правъ; 5-е, пробрЪтене общихъ правъ; 6-е, учреждене или постановлене закономъ частныхъ правъ; 7-е, лишене или потеря каждаго изъ сихъ правъ, или обоихъ вмЪстЪ; 8-е, правила, какими судъ при отняти оныхъ должень руководствоваться; 9-е, обстоятельства, сь потерею правъ соединенныя. — Я не знаю все ли въ главЪ сей сказано, о чемъ сказать надлежало (ибо, для удостовЪреня себя въ томъ, надлежитъ со вниманемъ прочитать и разобрать всЪ наши законы, чего я не сдЪлалъ и сдЪлать не могь, не имЪя на то ни способовъ, ни времени); но достовЪрно и съ ясными доказательствами скажу, что все, содержащееся въ главЪ проэкта, содержится и въ сей вновь изложенной главЪ, не токмо безъ всякаго упущеня, да еще со многими весьма нужными, тамъ или смЪшенными или пропущенными подробностями. Чтожъ принадлежитъ до порядка мыслей и ясности языка, оное усмотрЪть можно изъ прилагаемаго здЪсь сличеня одинакихъ статей.

СЛИЧЕНIЕ:

А. С. Шишков даже в таком небольшом фрагменте делает акцент на словесной организации текста, указывая на исключительную роль языкового оформления законов. В этой части мы видим, насколько грамотно и к месту он применяет основы методологии сравнительно-исторического языкознания для решения сугубо практических задач. Законодательная деятельность, в его понимании, — соблюдение норм права и исторической преемственности, с другой стороны, — объект естественного интереса к языку деловой культуры. Приведем еще два показательных абзаца:

РАЗСМОТРЪНIЕ СЕГО СЛИЧЕН¶Я.

Въ статьЪ изъ проэкта, недостатокъ опредЪленя правъ гражданскихъ объясненъ въ примЪчаняхъ. Въ статьЪ Генералъ-Прокурорской, недостатокъ сей также оказывается; и при томъ кажется несвойственно сказать: разсуждене составляетъ право. Въ новоизложенной статьЪ, для опредЪленя правъ гражданскихъ, соединены вмЪстЪ три мысли: 1-я, что гражданское право принадлежитъ каждому россйскому подданному. Сiе неоспоримо, поелику главная сущность онаго въ томъ заключается. 2-я, что оно проистекаетъ отъ необходимости взаимныхъ соотношенй гражданъ между собою. Се также неоспоримо: ибо какъ скоро составилось какое нибудь общество, то вмЪстЪ съ нимъ составятся и связи, или взаимныя между членами онаго соотношеня, безъ которыхъ оно существовать не можетъ. Си связи должны непремЪнно быть кЪмъ нибудь наблюдаемы въ ихъ ненарушимости. Отсюду проистекаютъ законъ и право. Наконецъ 3-я, — право безъ сомнЪнiя состоитъ въ томъ, что законъ (то есть соединенная въ немъ всего общества власть) дозволяетъ каждому члену сего общества прибЪгать къ нему во всякомъ дЪлЪ; (къ лицу ли, или имуществу, или чему иному относящемся), когда онъ имЪетъ нужду въ его изреченяхъ. Я говорю изреченяхъ, ибо никакое право не можетъ быть правомъ безъ утвержденя, безъ гласа, безъ изреченя закона. — Прочя сличеня можно сдЪлать, поставя статьи противъ статей: тогда усмотрится, такъ ли говорится въ однЪхъ, какъ въ другихъ, и въ чемъ состоитъ разность.

НапослЪдокъ почитаю за долгъ донести еще нЪчто о словахъ. Ясное и чистое опредЪленiе словъ вездЪ нужно, всего же болЪе въ законахъ. Слово получаетъ значенiе свое отъ корня своего, подобно какъ вЪтвь дерева получаетъ соки отъ корня того дерева, которому она принадлежитъ, а не отъ инаго. Тщетно бы сосновую вЪтвь назвали мы кедровою; она не принесетъ иныхъ плодовъ, кроме тЪхъ, которые ей свойственны. Подобно такъ и слово: естьли дастся ему значенiе отъ другаго корня (что нерЪдко случается при переводахъ словъ съ иностранныхъ языковъ), то будетъ оно, даннымъ ему насильно или несвойственно значенiемъ, противурЪчить естественному значенiю своему, проистекающему отъ его собственнаго корня. Таковое смЪшенiе понятiй въ словЪ распространяется уже и на всякую мысль, словомъ симъ изъявляемую. Употребленiе приметъ его и утвердитъ, но разумъ не можетъ сего признать и всегда отвергать будетъ. Я, послЪдуя принятiю словъ гражданское право, гражданинъ, употребляю ихъ въ томъ знаменованiи, въ какомъ онЪ приняты; но дЪлаю cie по насильственной власти употребленiя, а не по здравому разсудку; ибо онъ того не позволяетъ, какъ мы изъ слЪдующаго объясненiя увидимъ. Мы французскiя слова (взятыя въ ихъ языкъ съ латинскаго и греческаго), cité, citoyen, civil, politique, приняли въ нашъ языкъ — иныя съ переводомъ, другiя безъ перевода, и стали за ними говорить: droitcivil, гражданское право; droitpolitique, политическое право; citoyen, гражданинъ. Французскiя слова civil и politique произошли первое отъ латинскаго civitas, второе отъ греческаго πόλις, которыя оба, одно на латинскомъ, а другое на греческомъ, значатъ городъ. Изъ сего явствуетъ, что и французы, для изъявленiя двухъ разныхъ вещей, употребляютъ два слова, которыя на двухъ разныхъ языкахъ одно и тоже значатъ. Таковое въ словахъ смЪшенiе понятiй дЪлаетъ ихъ пустозвучными и непостоянными, подвергаетъ смыслъ ихъ перемЪнамъ, и производитъ частые объ нихъ споры; ибо кто знаетъ значенiе латинскаго civitas и греческаго πόλις, того умъ не соглашается въ одномъ и томъ же находить разность. Но на наше слово гражданскiй, взятое съ ихъ слова civil, еще менЪе согласиться можно; ибо оно само собою не то говорить, что имъ сказать хотятъ. Латинское civitas, хотя и соотвЪтствуетъ нашему городъ, но мысль, породившая латинское слово, весьма различна отъ мысли, породившей наше слово. Латинское civitasсоставлено изъ соео etvivo, то есть собираюсь и живу; и такъ латинское civitas, по коренному смыслу своему, значить сожительство, сообщество людей живущихъ вмЪстЪ. Подъ такимъ понятiемъ можно разумЪть и городъ и цЪлое царство, поедику люди живутъ вмЪстЪ, какъ въ городЪ, такъ и въ цЪломъ царствЪ. Отсюду Латинцы могли сказать juscivile; ибо слово сожительство позволяло имъ разумЪть подъ онымъ жителей всего царства. Напротивъ того наше слово городъ заключаетъ въ себЪ совсЪмъ иную мысль: оно происходить отъ горожу, строю, созидаю, и слЪдовательно, по коренному смыслу своему, значить избранное, особое мЪсто, на которомъ люди сгородили, построили себЪ жилища. Cie мЪсто не можетъ представлять цЪлаго царства, въ которомъ заключаются и города, и деревни, и поля, и лЪса, и степи. А потому и слово наше гражданскiй не выражаетъ ихъ слова civil, поелику мысль ихъ слова относится къ цЪлому, а мысль нашего слова — къ части. Латинцы имЪютъ два слова къ означенiю того, что мы называемъ городомъ, а имянно civitas и urbs; Французы также два — cité и ville; однакожъ ни Латинцы, ни Французы не могутъ отъ словъ своихъ urbs и ville произвести права, которыя бы относились ко всЪмъ природнымъ жителямъ земли; и ежели бы произвели, тогда бы ихъ jusurbis или droitdeville, говорили то, что говорятъ наши слова: гражданскiя права, то есть принадлежащiя одному граду или городу. Но какъ мы подъ словами гражданскiя права разумЪемъ не гражданскiя, то есть не одному граду, но всему царству принадлежащiя, то слЪдовательно приказываемъ словамъ значить то, чего онЪ отнюдь не значатъ. Таковыя приказанiя въ языкЪ не могутъ имЪть мЪста: подобно какъ приказанiе, чтобъ въ треугольникЪ было меньше 180 градусовъ, не можетъ имЪть мЪста въ математикЪ. И такъ, хотя подобныя вещи и укореняются употребленiемъ, однакожъ, при изданiи вновь законовъ, мнЪ кажется надлежало бы всякое несходное съ здравымъ разсудкомъ употребленiе словъ переменить и поправить. Слово civil влечетъ мысль свою (какъ мы выше сего показали) отъ понятiя жить вмЪстЪ, а не отъ понятiя городить, а потому для выраженiя его надлежитъ и въ своемъ языкЪ отъ подобнаго же понятiя оное произвесть. Наши слова, означающiя всю вообще Россiйскую область, суть: Россiя, царство, государство, отечество, общество, народъ, держава, и проч. И такъ отъ сихъ или подобныхъ словъ (а не отъ слова городъ) должно произвести то, что соотвЪтствовало бы иностранному слову civil. Скажемъ государственныя, или общественныя, или народныя, или отечественныя права: всякое изъ сихъ словъ будетъ приличнЪе и сходственнЪе съ разумомъ, нежели гражданскiя права (Шишков 1870: 71–73).

Итак, можно заключить, что славяноведческая позиция А. С. Шишкова в отстаивании национальных основ родной словесности оказала влияние и на законотворческую деятельность, где он неизменно придерживался тех же взглядов, что и в филологических дискуссиях. Этот пример нам кажется показательным еще и потому, что А. С. Шишков, как и его современник М. Л. Магницкий, — ученые и общественные деятели переходного периода рубежа XVIII и XIX веков, — находились в центре «деловых» преобразований государства, выстраивали новые общественные отношения и в этой исключительно важной сфере. Таким образом, деловой язык в начале XIX в. изучался не только ретроспективно, но и синхронически, а сами исследователи-филологи выполняли роль создателей нового делового слога.

Труды И. И. Срезневского и их роль в развитии историко-этнологического подхода к исследованию памятников письменности

Традиции научной школы А. Х. Востокова и первопроходцев сравнительно-исторического языкознания первой половины XIX в. во многом были продолжены талантливым русским филологом И. И. Срезневским. Кстати, именно им была написана программа по собиранию материалов для «Опыта областного великорусского словаря», предложены и дополнены сведения по вологодским, воронежским областным словам, диалектам северо-восточной Сибири. Замечательный труд ученого «Мысли об истории русского языка», изложенный И. И. Срезневским на годичном торжественном собрании Петербургского университета 8 февраля 1849 года, явился во многом программным и был сочувственно воспринят общественностью. Основное же достижение состояло в том, что он ввел русский язык в сравнительно-историческое изучение славянских языков «и таким образом определил тот главный фундамент, на котором должно строиться здание исторической грамматики русского языка…» [Шахматов 1908–1909: 449]. В своей книге автор изложил взгляд и на соотношение и различия языка народного и языка книжного [Срезневский 1959а: 36–38 и далее], дал четкую картину развития русского языка и его становления как самостоятельного феномена культуры. В других статьях и заметках И. И. Срезневский неизменно продолжал анализ языковых данных, почерпнутых им из памятников письменности. Так, в работе «О древнем русском языке» он, в частности, писал: «Прочное начало образования книжного русского языка, отдельно от языка, которым говорит народ, положено было в XIII–XIV веках, тогда же как народный русский язык подвергся решительному превращению своего древнего строя. В XIV веке язык светских грамот и летописей, в котором господствовал язык народный, уже приметно отдалился от языка сочинений духовных» [Срезневский 1959б]. Свои главные выводы И. И. Срезневский вынес из большого опыта изучения славянских языков и наречий и памятников русской старины. Можно сказать, что именно последним он посвятил всю жизнь, издавая и исследуя их историю, тексты, язык. Из наиболее значительных трудов этого характера отметим прежде всего «Древние памятники русского письма и языка (X–XIII вв.)» [Древние памятники 1866] и сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, публиковавшиеся в 1867–1891 гг. Получили большую известность также изданные им документы XI–XIV вв. [Срезневский 1882] — один из первых опытов хронологического изложения истории отечественной письменной культуры. И начинается она, по И. И. Срезневскому, как раз с источников приказного содержания. Он указывает, в частности, на первые договоры русских с греками X в. [Срезневский 1882: 2–5], записи на крестах, грамоты и т. п. «деловые» произведения. И. И. Срезневский делает не только их обзор, но и публикует фрагменты текстов, сопровождая их историко-культурным комментарием.

Широко известны и другие научные достижения ученого: открытие «Саввиной книги», «Листков Ундольского», «Киевских глаголических отрывков», а также его исследования по палеографии [Срезневский 1885] и лексикографии, основу которых составили как раз выписки делового и бытового содержания. «Но недостаточно читать древние тексты; надо их и понимать», — высказался в статье памяти И. И. Срезневского А. И. Соболевский [1916: 178]. Измаил Иванович усиленно занимался подготовкой словаря древнерусского языка, который был издан позднее стараниями его детей. Здесь талант И. И. Срезневского выразился с наибольшей силой, а его языковое чутье и многолетняя работа по собиранию и изданию рукописей вылились в последовательный научно обоснованный лексикографический труд, где теория и история языка представлены в многообразии его форм[iii]. И. И. Срезневский писал об источниках своего словаря: «Данные, вошедшие в мой словарь, извлечены из всех памятников нашей древности, дошедших до нас в подлиннике или в списках. Собственно русские памятники, насколько они мне известны, — летописи, грамоты, уставы, слова, сказания, жития святых, записи и надписи, — собраны мною для словаря все без исключения. Памятники славяно-русской церковной письменности также исследованы мною в словарном отношении, но еще не все. Памятники непрочитанные я продолжаю изучать один за другими и постоянно увеличиваю мой запас» [цит. по изд.: Кондрашов 1980: 101].

Необходимо сказать о другой ипостаси его деятельности, имеющей, как нам кажется, непосредственное отношение к современной науке. Наблюдение над словом и текстом, народными говорами и культурой языка русского народа в целом привели ученого к выделению особой лингвистической дисциплины — географии русского языка, прародителя современной этнолингвистики. И поныне мысль И. И. Срезневского звучит столь же актуально, как полтора столетия назад. «Вопросы географические в языкознании, — писал он, — самые современные; новее и занимательнее их еще не найдено, и в исследованиях о языке русском они заняли свое место почти в то же время, как и в исследованиях о других языках Европы» [Срезневский 1851а: 3]. И далее он так поясняет назначение этой науки: «Исследовать, каким именно языком, наречием или говором говорит народ в том или другом крае и каково именно было влияние местных обстоятельств на состояние языка в разных краях — вот задача географии языка [там же: 4]. Современно звучит и предлагавшаяся И. И. Срезневским программа изучения географии языка:

«I. Об области, занимаемой языком: о земле и народе в историко-географическом отношении, о расселении народа и вселении в его земле иностранцев.

II. О языке, в отношении к его характеристическим признакам, к влиянию, которое на него производили местность природы и языки соседей.

III. О народной словесности как произведении местности на языке этой местности.

IV. О письменной обработке языка также как произведении местном» [Срезневский 1851б: 2].

Ученики И. И. Срезневского, среди которых было немало талантливых историков, этнографов, филологов, педагогов: П. А. Лавровский, В. И. Ламанский, М. И. Сухомлинов, Н. С. Тихонравов, А. Н. Пыпин, А. С. Будилович, Р. Ф. Брандт, Т. Д. Флоринский, — остались преданными последователями, создав самобытные труды и продолжая каждый по-своему развивать идеи учителя. Так, один из них, П. А. Лавровский, выпустил обстоятельное сочинение «О языке северных русских летописей», где продолжил мысль И. И. Срезневского об единообразии русского языка до XIII–XIV вв., но, проанализировав язык новгородских рукописей, где сохранились некоторые диалектные черты, восходящие к эпохе до XII