Языковая политика в городе: право языка vs. языковые права человека (право на имя)
Б. Я. Шарифуллин
Язык современного российского города как сложный лингвистический, лингвосоциальный и лингвокультурный феномен изучается в самых разных аспектах. Исследуются и описываются различные формы и типы языковой (речевой) коммуникации в пространстве города: от литературного "стандарта" до маргинальных форм типа арго или сленга, разнообразные жанры речевого общения города (от устных, бытовых до письменных, комплексных), множество текстов городской среды (эпиграфика, урбонимика и пр.). В последние же годы все больше внимания стали обращать и на "нетрадиционные" для российского лингвоградоведения проблемы: лингвокультурные и лингвосемиотические аспекты городского пространства, вопросы языкового планирования, языковой политики и языкового прогнозирования в городской среде (см., например., [Подберезкина, 1997; 1998, с. 26-29; 1998а]). Текущая разработка языкового планирования и языковой политики в городе касается, в основном, городской топонимики, как это можно судить по указанным работам Л. З. Подберезкиной и её коллег. Представляется, однако, что сфера языковой политики затрагивает не только ономастику, но и другие явления языковой коммуникации города. Языковое планирование и языковая политика должны стать органичной частью общей политики, направленной на улучшение социальной, экономической и культурной ситуации в городе. Языковая ситуация для горожанина должна быть такой же комфортной, как и его социокультурное и экономическое положение.
Основная проблема языковой политики в сфере городской ономастики - прежде всего вопросы наименования и переименования как самих городов, так и внутригородских объектов (см., например, [Красотенко, 1998, с. 16-18]). Проблема номинации, ре-номинации и контр-номинации, действительно, считается одной из актуальных проблем русской ономастики (шире - лексикологии в целом) ХХ века, особенно его исхода. В период "переломных" социально-экономических и политических реформ естественным образом проявляется тяготение и к языковому реформированию (см. [Шарифуллин, 1997, с. 5-27]). Испытанная область языкового реформирования - прежде всего словарь и система словообразовательных средств, т.е. то, что напрямую связано с номинацией "нового" и реноминацией (переименованием) "старого". Сюда же относится обратное перенаименование ("контрноминация") топонимических объектов, общественно-политических или вообще общественно значимых (культурных, ключевых) понятий и концептов и т.д. Очевидно, что осознаваемая или пусть даже не осознаваемая цель такой перетряски словаря (как отражения действительности в языке) довольно прозрачна - скорректировать языковую картину мира в её наиболее значимых фрагментах и тем самым оказать направленное воздействие и на саму действительность.
Проблема ре- и контрноминации имеет и безусловно правовой характер. Так, Б.И. Осипов выделяет пять наиболее актуальных проблем в сфере юридических вопросов бытования языка: проблема государственных языков, проблема бытования иноязычных слов в связи с разного рода национально-государственными амбициями, проблема переименований, проблема искажения текста при публикации и проблема использования всякого рода ухищрений в социально-классовых интересах [Осипов, 1999, с. 61]. Отмечая сложность проблемы переименования, Б.И. Осипов, как и многие другие лингвисты (а также и литераторы, публицисты и т.д.), указывает на нежелательность любых переименований, приводя следующие доводы: 1) как бы ни был одиозен изживший себя режим, он составляет часть нашей истории, переписать которую с помощью переименований все равно не удастся; 2) мемориальные (меморативные) названия вообще плохо выполняют данную функцию; 3) новое наименование всегда вызывает то или иное отторжение, нередко порождают иронические варианты в разговорной речи [там же, с. 66].
Соглашаясь в принципе с мнением о нежелательности (в целом, а не любых!) топонимических переименований, считаю нужным сделать некоторые замечания, учитывая, что вопрос этот не так прост и однозначен. Во-первых, есть все же и чувство исторической справедливости: возвращение исконных старых наименований необходимо как восстановление исторической памяти народа. Такие названия как Тверь, Нижний Новгород, улицы Воздвиженка, Моховая в Москве и пр. - это всё же в гораздо большей степени история России, чем Калинин, Горький, Киров и т.п. Попытка переписать нашу историю уже была - и в значительно более глобальных масштабах - после 1917 г., поэтому в данном случае подобные (оправданные!) перенаименования - это восстановление "первичного текста истории", а не его переписывание заново. Можно, кстати, отметить и тот факт, что сохранение наряду с такими переименованиями как Санкт-Петербург, Екатеринбург названий Свердловская и Ленинградская области является в какой-то мере выходом из положения (даже при всей "забавности" данной ситуации) - сохраняется и старая история, и память о событиях ХХ века. Тем более, что области России в их современных административных границах - это история именно послеоктябрьская, а не прежней эпохи.
Тезис о плохом выполнении меморативных названий своей функции справедлив. Но если такие названия, как Свердловск, Октябрьск, Киров(ск) и пр., "вообще плохо выполняют свою функцию", то есть ли смысл сохранять такие наименования? Может быть, лучше сменить их на более функциональные? Ведь основная функция современных топонимов - их адресность, т.е. функция коммуникативная. Названия же типа выше указанных безадресны, т.е. плохо выполняется не только меморативная, но и коммуникативная функция: названий вроде Киров, Кировск, Кировоград и т.п. много, а Вятка - одна, поэтому это имя города адресно, не безлико, коммуникативно значимо. Или: Советский район может быть названием части города и административной единицы в составе области (края).
Подобные случаи топонимической "омонимии", помимо понятных неудобств как для работников почты, так и для простых граждан (сколько Октябрьсков в России?), могут привести и к более существенным коллизиям, в том числе и правового характера.
Справедливо и мнение об отторжении в речевом сознании и поведении горожан новых наименований города или городских объектов (как и любых новаций в языке вообще). Явление это известное, оно породило еще в советское время немало каламбуров, шуток, анекдотов и подобных произведений русского городского фольклора. С другой стороны, естественное отторжение официальных названий (особенно нарушающих те или иные принципы естественной номинации населенных пунктов или городских объектов) приводило и приводит к появлению в обиходно-разговорной речи неофициальных ("теневых") номинаций, так или иначе "отталкивающихся" от "законной" формы наименования (Белинка, Пироговка вместо ул. Белинского, Пирогова, Вэлкасемка вместо ул. им. 60-летия ВЛКСМ, Карлуша вместо Дом культуры имени Карла Либкнехта и т.п. (см. [Шарифуллин, 1997, с. 19-20]). В этом явлении усматривается коллизия "права языка" (официальной, т.е. в данном случае юридически зафиксированной нормы) и реализация права языковой личности на оптимальную речевую коммуникацию.
Это право является составной частью языковых прав человека как носителя и пользователя языка (см. [Голев, 1999, с. 11-57]) и включает в себя право на коммуникативную эффективность, ясность и доступность, знаковую целесообразность и эстетическую значимость топонима. Нарушения данных прав в сфере наименования и функционирования названий городских объектов, характерные для "советских" топонимических номинаций ("длинномерные" наименования, идеологические меморативы, не исполняющие адресной функции, несвойственные русской микроурбонимике названия улиц с "агглютинацией" родительных падежей и т.п.), естественным образом корректируются в сфере обиходного общения. Официальные, т.е. юридически принятые наименования, обычно сокращаются, трансформируются на базе пародии, языковой игры и т.п. часто в сторону реабилитации естественных языковых норм русской урбонимики (Белинка, Дзержинка, Пироговая - ср. старые русские городские микроурбонимы Полянка, Лубянка, Рождественка, Моховая и т.д.). С другой стороны, подобные "коррективы" нередко вступают в противоречие не только с топонимическими официальными нормами, юридически "корректными" и отраженными в соответствующих актах, но и с нормами языка, во всяком случае, литературного языка. Обычно такие случаи трактуются в терминах культуры речи; ср.: Вы на Белинского (Белинке) сходите? Я еду до Пирогова (Пироговой, Пироговки) и т.д. - ср. нормативные фразы типа: Вы на Полянке (Арбате, Воздвиженке и т.д.) сходите?
Особый и, вероятно, более важный и актуальный (а лингвистически - более интересный и значимый) вопрос - языковая политика и планирование в области так называемых "новых" наименований городских объектов: названия коммерческих, торговых, финансовых, образовательных и т.п. структур, распространившиеся с конца 8О-х - начала 90-х гг. "Новые" наименования (по большей части, эмпоронимы) представляют особый интерес с двух точек зрения: в плане выявления и изучения мотивов номинации (заметно отличающихся от традиционных "советских") и в аспекте экологии языка и культуры речи, что связано с рядом особенностей образования и функционирования эмпоронимов [Шарифуллин, 1997, с. 19-20]. Как уже отмечалось в ряде публикаций, такие наименования отражают новые явления и тенденции в ономастическом пространстве города (см., например, [Березуцкий, 1997; Сальникова, 1997; Шмелева, 1997, с. 147-148]). В современных условиях эти тенденции требуют уже не только собственно лингвистического (социолингвистического, лингвоэкологического) осмысления, но и определенной интерпретации в аспекте юрислингвистики или, по крайней мере, языковой политики.
Т.В. Шмелева указывает на следующие тенденции в ономастиконе современного российского города [Шмелева, 1997, с. 147-148]: расширение круга онимически именуемых городских объектов (банки, страховые компании, юридические организации, различные фирмы, школы, аптеки, лечебные заведения и т.п.); последовательная ("поголовная") онимическая номинация городских объектов, уже охваченных ономастически (прежде всего - в наименовании торговых заведений различного рода); расширение объема и обновление лексемного состава, открытие новых путей вовлечения апеллятивов в ономастикон города, активное включение в него обиходной и архаизированной лексики; реставрация, проявившаяся в более или менее массовом возвращении старых досоветских имен, сосуществование которых в речи горожан с еще живыми прежними именами в разных городах складывается по-разному и требует особого внимания лингвистов; возвращение в городскую среду антропонимов, которыми были "заполнены" дореволюционные российские города, иные формы бытования антропонимов в современном городе - домашнее имя, "самодельные" аббревиатуры и пр.; реабилитация (допуск на вывеску) неофициальных имен собственных, бытовавших ранее только в устной речи; преодоление барьеров русского лексикона, включение в ономастикон иноязычных единиц (из "международного фонда", английского и даже восточных языков); при этом онимы иноязычного происхождения предпочитают "натуральный" для них письменный облик, что открывает путь в русскоязычную городскую среду для латиницы и иероглифики.
В готовящейся к публикации монографии "Язык современного сибирского города (языковой портрет города Лесосибирска)" мы также выявляем и рассматриваем инновации в городском ономастиконе, ряд из них перекликается или соотносится с указанными выше тенденциями. В общем виде можно отметить здесь следующие тенденции (некоторые из них характерны и для языка города в целом), имеющие отношение к правовым вопросам языка, языковой политики и языкового планирования:
1. Персонализация и интимизация городских наименований. Многие из них возрождают (возможно, и по конъюнктурным соображениям) традиционные для русского предпринимательства и купечества типы наименований, указывающие на имя владельца (иногда в аббревиатурном или прозвищном виде, вероятно, с подсознательным желанием "замаскироваться" из-за боязни перемены политической и экономической ситуации). Некоторые примеры: Бурлаков и Ко, Ёжик и Ко (фамилия владельца Ёжиков), Гала Ltd. (фамилия Галинский), КИД ("Круглюк и другие" - ср. ВИД на ТВ), ВНиТ (Вороновы Нина и Толя), РИО (Рита и Ольга), СереНад (Серёжа и Надя) и т.п. Используется также уже "апробированный" в советское время тип называния по личному имени, но в отличие от прежних, ориентирующихся на чисто "вкусовые" мотивации (магазин "Руслан", "Людмила", ателье "Светлана"), новые наименования даются прежде всего по имени владельца или его / её ближайших родственников (иногда - даже любовниц): Валентин, Любава, Татьяна, Натали, Кристина, Дина (последние три - по имени дочери).
2. Легализация неофициальных (обиходно-разговорных, жаргонных, "теневых") названий магазинов, объектов соцкультбыта и пр., сложившихся еще в "советское" время. Чаще всего такие наименования отражали "здоровую" ономастическую рефлексию горожан, их неприятие безликих и безадресных названий, особенно если "названиями", например, магазинов служили "номера". Так, магазин №7 в г.Лесосибирске получил разговорное наименование "Кошкин дом" (по причине неоднократного пожара в нем) - сейчас это уже "узаконенное" название.
3. "Ретроризация" ономастикона, реставрация и возвращение старых типов и способов наименований, а также и самих названий. Например, Лесосибирский лесодеревоперерабатывающий комбинат №2 стал называться АО "Маклаковский комбинат" - это старейшее в городе предприятие было основано еще до революции в Маклаково, как называлась самая старая часть г. Лесосибирска до его образования в 1975 г. Нередки и наименования типа "Русь", "Русич", "Пересвет", "Казачья харчевня" (написанное, кстати, через "ять": ХАРЧЬВНЯ!), "Русскiй хлЬбъ" и т.д. Вообще, графическая "ретроризация" новых наименований - особая проблема (см., например, [Григорьева, 1998]), носящая в том числе и юрислингвистический характер.
4. "Пиджинизация" и "варваризация" ("вестернизация") городских наименований. Речь идет не столько о названиях с очевидной ориентацией на "экзотику" (Эверест, Филадельфия, Глория-Флора, Эдельвейс и даже Баобаб), сколько об отражении в новых наименованиях "вестернизации" и "варваризации" самого языкового сознания их авторов. Иногда это доходит и до курьёзов: ср. название "Chaldon Шоп", где всё "перевернуто" - русское ("кондовое" сибирское!) "Чалдон" "переводится" на латиницу, а английское shop (т.е. ларек, магазин) пишется по-русски.
Все эти явления в сфере "постсоветской" городской топонимики отражают в целом общий принцип стихийности ономастической номинации, в отличие от официальности и регулированности аналогичных процессов в советский период. Стихийный характер наименования отражает стремление номинанта (владельца магазина, фирмы и т.п.) "выделиться" на фоне однотипных названий, опереться на собственные ("частные") эстетические вкусы, потребности, собственное языковое чутье. Иначе говоря, мы наблюдаем здесь проявление "частного пользования" языком в сфере городской ономастики. Именно этим можно объяснить такие явления, как "ономастическую ностальгию", экспансию экзотизмов, варваризмов, иноязычных и иноструктурных вкраплений, интимизацию и персонализацию эмпоронимов и т.п. Понятно, что стихийность ономастической номинации и ее результаты нежелательны для коммуникативного пространства города, хотя и отражают в целом естественные языковые и речевые процессы. Поэтому необходим не только лингвистический мониторинг в области городских наименований, но и определенное регулирование происходящих в ней процессов, т.е. осуществление оптимального языкового планирования и проведение "умной" языковой политики. Такая политика должна быть ни "чисто" лингвистической, ни "чисто" юридической (законодательной), а именно юрислингвистической, т.е. учитывающей как интересы языка (языковой личности), так и потребности права.
В данном случае мы имеем дело с непростой, далеко не однозначной ситуацией: владелец собственности (магазина, фирмы и т.п.) имеет право (и как собственник, т.е. юридическое лицо, и как языковая личность) на свою "частную" номинацию (ср. с правом писателя, журналиста, ученого и т.д. на выбор названия, обозначения, термина и пр.). В этом проявляется естественное право языка и его носителя на реализацию одной из основных функций - номинативной. Однако право юридического или физического лица на номинацию принадлежащей ему собственности не регулируется юридически, т.е. в соответствующем законодательстве, хотя сам акт номинации и его результат юридически закрепляется как бы автоматически при регистрации предприятия или выдаче лицензии. Этим самым название-эмпороним, созданный, в общем, по "праву стихийности", приобретает официальный характер, а следовательно - коммуникативную и социальную значимость в пространстве города. Так, например, происходит закрепление в "интимизированном" и персонализированном названии имущественных прав собственника через указание на принадлежность ему данного объекта.
С другой стороны, подобная номинация и ее результаты, приобретшие уже официальный, юридически закрепленный характер, вступают в противоречие с языковыми правами адресата номинации, того, на кого она рассчитана и кто является её потребителем, т.е. правами покупателя, клиента и т.д. Адресат ономастической номинации, как языковая личность и как потребитель, имеющий законодательно закрепленный статус (ср. "Закон о защите прав потребителя"), обладает, естественно, своими собственными представлениями об эстетике, знаковой целесообразности и правильности наименований-эмпоронимов, вовсе необязательно совпадающими с аналогичными представлениями автора номинации. Поэтому так часты различные реакции, как правило, негативные, потребителей на то или иное название, что описывается в терминах языковой (ономастической, в данном случае) рефлексии. Так, в городской газете Лесосибирска "Заря Енисея"