Фонема: аксиоматика и выводы
Всю систему своих доказательств М.С. Флайер строит на одном-единственном примере: "Изменение гра-фыня > графиня подтверждает значимость имеющихся фонологических и мор-фонологических свидетельств, указывающих на то, что твердые и мягкие велярные противопоставлены друг другу как фонемы на протяжении более 250 лет [Флаейр, с.308]".
Между тем изменение графыня > графиня существует лишь в воображении исследователя. Стоит обратиться к "Словарю русского языка XVIII в.", чтобы убедиться: в слове графиня никогда не было русского суффикса. Это слово (Grafiri) образовано в немецком языке по законам немецкого языка и в чистом виде заимствовано в XVIII-OM веке из немецкого: "От графского дому никого не осталось кроме одной графины. Геогр. 1719 218 [СлРЯ XVIII в., 5, 224]". О том, что изменения графыня > графиня не было, свидетельствует и время фиксации вариантов: 1710 -графиня (появившись, дожил до современности), 1718 - графыня (утрачен к концу века), 1719 - графина (утрачен к концу века) [СлРЯ XVIII в., 5, 224].
По закону народной этимологии (и -что тоже самое - по закону освоения заимствований) была предпринята попытка, "опознать" в заимствованной финали -ина свой родной суффикс =ыня. Отсюда -форма графыня, благополучно дожившая в диалектах до середины 20-ого века. Борьба заимствованной финали с похожей на нее исконную разрешилась компромиссом: [Ф'] сохранило исконную мягкость немецкого языка-источника (отсюда аномальность этой мягкости с точки зрения русского языка), а [н'] смягчился по аналогии с русскими словами на =ыня. Таким образом, рассуждения об использовании и даже формировании оппозиции [ф||ф'] для маркирования морфологической оппозиции мужскойЦженский род оказываются безосновательными, а вслед за ними - и вся система доказательств фонологичности мягких заднеязычных в русском языке.
В данном случае мы имеем дело с классически чистым примером выстраивания пирамиды теории на острие единичного факта. Не удивительно, что данная теоретическая конструкция, обладая столь высоким опрокидывающим моментом, рушится сама собой.
В данном случае не соблюдено требование единства позиции (нет суффиксального стыка, ибо заимствована основа целиком) и языка (немецкая основа анализируется как русская).
Массовое же обследование фактов приводит специалистов к противоположным выводам: "Парадигматические [т.е. непозиционные и фонологические - А.К.] отношения в системе твердых-мягких согласных недостаточно сформировались, она в большей степени подчинена синтагматическим [т.е. позиционным и нефонологическим - А.К.] закономерностям [13, 343]".
После отрицательных примеров приведем положительные.
Пример первый.
В словаре [11] в одну морфему сведены следующие морфы: страх, страш, страст, стращ. Отношение между парами СТРАХ - СТРАШить и приСТРАСТить -приСТРАЩать понятно: в первом стучае [Ш] - позиционный вариант фонемы [X] перед гласным переднего ряда на суффиксальном стыке. Во втором случае [щ] является репрезентантом стразу трех фонов [стй]. При этом фон [и] является позиционным вариантом фонемы [и] - в позиции перед гласным на суффиксальном стыке, т.е. фактически стращать можно представить как {страст=и=а_ть}. В данных словах выделяется морф страст-2, наряду с которым выделяется также морф СТРАСТ-1, объединяющийся в одну морфему с морфом страд, представленную в словах страдать — страсть. Основание для их различения, как мы видим, не формальное, а семантическое: "сильное чувство вообще —> сильное чувство по преимуществу = испуг", соответствует страст- — страст-2. С семантической точки зрения перед нами типичный, регулярный, закономерный семантический процесс сужения значения, протекающий в позиции нейтрализации формальных различий двух морфем. Применяя прием этимологической коррекции, убеждаемся, что такое решение правомерно: "связано со страдать, из *strad-tb" [Фасмер 3, 771]. Таким образом, фон [с] является позиционным вариантом фонемы [д] в позиции перед [т] на суффиксальном стыке. Таким образом, мы получаем ряд страд, страд=т, страх. Не с ошибкой ли тут мы имеем дело? Пожалуй, что и с ошибкой, но только не А.И. Кузнецовой, а тех этимологов, которые считают слово страх родственным лит. stregti 'оцепенеть, превратиться в лед', нем. strecken 'растягивать'. Так проведенный ею синхронный анализ фактов современного русского языка позволил подтвердить правоту А. Брюкнера, видевшего в *straxb {страд=х_ъ} славянское новообразование по отношению к *strastb [Фасмер 3, 772]. В слове страх тот же корень страд=, что и в страдание, страсть: в соответствии с законом восходящей звучности на суффиксальном стыке в позиции перед щелевым [х] смычная фонема [д] закономерно представлена [0]. В терминах переписывания это можно представить как {д=х} —> {0=х}.
Пример второй.
А. И. Кузнецова в предисловии к "Словарю морфем русского языка", в частности, пишет: "В качестве чередующихся корней часто берут корни с эпентетическим л, как в словах люб-овь / в-любл-ённый, лов=ить / ловл-я. В настоящем словаре I epenteticum относится не к корням, а к суффиксу... " [15, 10]. Перед нами не просто нетрадиционное техническое решение. Данное решение полно глубокого теоретического смысла. По существу, речь идет о том, что в современном русском языке не существует (и никогда не существовало в прошлом чередования типа губной || губной+л'. В действительности [л'] является (и всегда являлся) позиционным вариантом [u/j]. И именно позиционный анализ доказывает это совершенно неопровержимо. Сравним в-люб-и-тъ(ся) -в-люб-л'-ённый, лов-и-тъ — лов-л'-я. Как видим, [и] и [л*] находятся в одной и той же позиции в слове и с этой точки зрения позиционно эквивалентны. [И] в позиции перед гласным {е} на суффиксальном стыке и перед гласным [а] на флективном закономерно реализуется в неслоговом варианте [и], как того требует закон устранения зияния на внутрисловных (суффиксальном и флективном) стыках: в-люб-и-енный —> в-люб-й-енный; лов-и-а —> лов-й-а. В свою очередь, [и] в позиции перед губными на суффиксальном стыке закономерно реализуется в варианте [л'] по закону йотации на суффиксальном стыке, который, вслед за P.O. Якобсоном, принято считать частным случаем проявления закона слогового сингармонизма. Получаем в-люб-й-енный —> в-люб-л '-енный; лов-й-а —> лов-л '-а. Наконец, фонема [е] в позиции после мягкого согласного перед твёрдым согласным под ударением реализуется в варианте [о]: в-люб-л '-ённый —> в-люб-л '-очный. Для трактовки [л'] как позиционного варианта [й/j] есть и типологические основания. Во-первых, реализация [и] в виде [л'] широко представлена в диалектах, во-вторых, на статус если не универсалии, то фреквента-лии претендует симметричный процесс -[Г —> j], результатом которого является так называемое "сладкоязычие" маенъкий, вместо маленький, майчик вм. мальчик; исп. Have [=jave], llamar [=jamar].
Как кажется, русский язык не дает оснований для фонологического различения [j] и [и]-неслогового. Независимо от решения этого вопроса совершенно очевидно, что у позиционных вариантов фонемы могут быть собственные позиционные варианты, для чего, собственно говоря, не существует никаких теоретически обоснованных запретов.
Если фонема определяется через морфему, то и анализировать ее следует, исходя из последней. В свое время строго синхронистичных (преимущественно американских) представителей трансформационной грамматики неприятно удивила схожесть их глубоко синхронистических "правил переписывания" с законами диахронической фонетики, "впадать" в которую у них не было ни желания, ни тем более - намерения. Генеративисты открыли (преимущественно, в синтаксисе и фонетике) то измерение языка, которое Д. Н. Шмелев - применительно к лексико-семантическому уровню - назвал эпидиг-матическим. Только запрет - под страхом научной смерти - "впадать в диахронию" помешал им должным образом осмыслить сделанное открытие. (Некоторым приближением к такому осмыслению можно считать вывод Д.Ворта о значимости "критерия морфонологический выводимости ": "...необходимо выбирать в качестве базового корня такой, который обеспечит выводимость всех слов данного гнезда с помощью наиболее простого набора правил" [22, 241]. По свидетельству исследователя, "эта точка зрения на оптимальный выбор базового корня вырабатывалась постепенно, по мере того как исследователи воспринимали генеративные взгляды на словообразовательную морфологию" [22].
Зато этимологов (Т.В. Гамкрелидзе и Г.А. Климова) их результаты заинтересовали, правда, не столько в теоретическом, сколько в прикладном аспекте: "Новая разновидность методики внутренней реконструкции может быть, по-видимому, построена на базе генеративного подхода к языку. В основе такой возможности лежит наблюдение, согласно которому некоторые правила порождающей модели языка отражают имевшие место в его прошлом процессы (в частности, морфо-фонемные "правила переписывания", посредством которых получаемые в итоге предшествующих этапов процедуры морфемные цепочки преобразуются в последовательности фонем, способны отражать конкретные фонологические процессы прошлого). Т.В. Гамкрелидзе отмечает в этой связи, что "описание диахронических процессов языка с помощью правил переписывания значимо не только как пример, иллюстрирующий переход с одного метаязыка... на другой...: такое описание имеет особое значение для установления и уточнения самой природы излагаемых закономерностей"2, 87].
Осталось сделать последний шаг -признать, что глубинный уровень языка изучает этимология, единицы этимологии - это единицы глубинной структуры современного состояния языка, а результаты этимологии и истории конкретного языка могут быть представлены - с максимально доступной в лингвистике формальной строгостью и последовательностью в виде "правил переписывания".
Синтагматика и парадигматика - это не разные измерения или оси языка - это две стороны, два аспекта, два способа проявления единой синтагматика-парадигматической оси, противопоставленной оси эпидигматической {генетической, генеративной), представленной на всех уровнях языка. Синтагматика и парадигматика в принципе не могут давать разных результатов.
Из этого следует, что М.В. Панов, обнаружив принципиальную несводимость синтагмо- и парадигмо-фонем, обнаружил серьезнейшую трещину в здании МФШ, прошедшую через сердце фонолога. Реакция М.В. Панова на это, по-человечески, совершенно понятна. Он постарался ее заделать.
Во-первых, он обособил язык: язык -сам по себе, вся остальная действительность - сама по себе.
Во-вторых, призвал на помощь принцип дополнительности Нильса Бора и объявил, что парадигмо-фонемы - это "волны", а синтагмо-фонемы - "кванты" и "лишь вместе они описывают фонетическую [NB! - не фонологическую! - А.К.] систему языка" [18, 292].
В-третьих, он назвал синтагмо-фонетику "фонетикой слов", признав тем самым ее родство с теорией ЛФШ, а пара-дигмо-фонетику - "фонетикой морфем", оставляя ее за МФШ [18, 291] и, тем самым, постарался вынести зазор между па-радигмо- и синтагмо-фонетикой за пределы МФШ, представив его зазором между ЛФШ и МФШ и, по остроумному замечанию А.А. Реформатского, переместив МФШ из Москвы в Бологое.
В-четвертых, он еще раз (впервые - с "волнами" и "квантами") применил запрещенный в науке прием - сравнение: "Пусть одни и те же дела разбираются одновременно двумя судами — один исходит из презумпции виновности, другой - из презумпции невиновности. Тогда приговоры по одному и тому же делу часто были бы в этих двух судах различны. Различен оказался бы состав осужденных, различна статистика преступлений и т.д. Так и в фонетике: синтагматический анализ исходит из "презумпции нетождественности", парадигматический - из "презумпции тождественности"; поэтому они строят разные ряды фонетических единиц, устанавливают разные закономерности, обосновывают разные выводы [подчеркнуто мной - А.К.]" [18, 13]. Рисуется воображаемая картина, ей в соответствие ставится реальность языка и при этом подразумевается, что воображаемая картина и объясняет противоречия, обнаруженные в языковом материале. О талантливости М.В. Панова свидетельствует, кроме всего прочего, и тот факт, что на большую часть научной общественности эти приемы подействовали. Но отнюдь не на А.А. Реформатского, с оценкой которого мы вполне солидарны.
Между тем, как почти всегда у М.В. Панова, его ошибки и противоречия дороже последовательности и безошибочности многих иных лингвистов. Он обнаружил в фонологии противоречие между синтагматикой и парадигматикой, разрешение (а не отстаивание) которого способно вывести нас к новому фонологическому знанию.
Путь к этому на удивление тради-ционен. Надо принять восходящую еще к Платону идею о тождественности синтагматики и парадигматики и вернуться к самоочевидной для ученых ХЕХ века мысли: "история языка - это и есть теория языка". Положения исторической фонетики могут быть без особого труда «переодеты» в наимоднейшие наряды позиционной и генеративной фонологии. Но главное - они будут не просто констатировать, а объяснять факты современного русского языка или требовать их объяснения - при обнаружении аномалий.
В 1962 году С. И. Бернштейн сетовал: "Не скрою, что моя разработка последнего вопроса [анализ отношения фонологических единиц к знаменательным единицам языка (морфемам, словам, лексическим гнездам) — А.К.,] для которой мне не удалось найти опорные точки в фонологической литературе, меня не вполне удовлетворила: параллелизм в отношении последнего звена — лексикологических единиц - оказался неполным" [2, 63].
К счастью, с тех пор (напомним, что сама статья была написана в 1936 году) положение изменилось. Теперь можно опереться на работы не только Бодуэна, но и Н.С.Трубецкого, самого С.И.Бернштейна, А.А.Реформатского, Д. Борта [7], Ю.С.Степанова, Г.П.Мельникова, Л.Г. Зубковой, Г.А. Климова, и Т.В. Булыгиной [5; 6].
А самое главное - на сегодня русистика располагает идеально подготовленным материалом для решения этой проблемы. Этот материал содержится в "Словаре морфем русского языка" А. И. Кузнецовой и Т. Ф. Ефремовой, в котором сведены в морфемы корневые морфы 52.000 слов русского литературного языка. Несмотря на то, что указанному словарю уже 15 лет, он, насколько нам известно, еще не был объектом фонологического исследования, что представляется досадным упущением.
Как видим, именно МФШ, причем -что особенно приятно - в союзе со Л.В. Щербой, дает всё необходимое, как в плане теории, так и в плане материала, для нового этапа "погружения в фонему".
Изложим тезисно основные положения предлагаемой теории фонем.
(Каждому из предлагаемых ниже тезисов следует предпослать преамбулу, "В соответствии с изложенными выше принципами").
1. Морфема состоит из фонем.
2. Фонемный состав морфемы не зависит от позиционных изменений.
3. Позиционные варианты фонемы могут иметь собственные позиционные варианты.
4. Русская фонология должна различать, как минимум, четыре фонологических позиции: ПРЕФИКСАЛЬНЫЙ СТЫК (приставка+приставка или пристав-ка+корень - внешнее сандхи), СУФФИКСАЛЬНЫЙ СТЫК (суф-фикс+суффикс или суффикс+корень -внутреннее сандхи), ФЛЕКТИВНЫЙ СТЫК (флексия+суффикс или флек-сия+корень - морфологически обусловленная позиция). Четвертой, нестыковой фонологической позицией можно считать ВОКАЛИЗМ КОРНЯ, также относящийся к ведению морфологии (словоизменению или формообразованию), а следовательно, и морфонологии.
5. Претензии морфонологии на статус самостоятельного языкового уровня, сформулированные С.Б. Бернштейном, при предлагаемом расширении границ фонологии и сужении границ морфонологии необоснованы. В новом виде морфонология - в полном согласии с позицией Э.А. Макаева и Е.С. Кубряковой - выступает как подраздел морфологии, занимающийся всего двумя грамматическими способами - чередованием звуков и места ударения. Соответственно, можно говорить о сегментной (чередования) и супрасегментной (ударение) морфонологии.
6. Специфический признак префиксального стыка - допустимость зияния: научить, во-оружить, во-образить и т.д.
7. ФЛЕКТИВНЫЙ СТЫК живет по законам морфологии, в первую очередь, по закону выравнивания основ. Специфику флективного стыка составляет оглушение звонких согласных основы перед фонемами [Ъ], [Ь] и допустимость сочетаний ГЕ, КЕ, ХЕ, ГИ, КИ, ХИ. И то, и другое является сигналом конца основы. Всё, что обычно говорится о семасиологизации и морфоло-гизации чередований на стыке морфем, относится, в первую очередь, к флективному стыку.
8. На СУФФИКСАЛЬНОМ СТЫКЕ наблюдаются не результаты исторических процессов, как принято считать, а продолжается никогда не прекращавшееся в этой позиции действие всех фонетических процессов, обусловленных законами (1) возрастающей звучности в слоге и (2) слогового сингармонизма.
9. На суффиксальном стыке действуют законы восходящей звучности в слоге (частным случаем и следствием которого является "закон открытого слога") и слогового сингармонизма. Таким образом, чередования на суффиксальном стыке являются фонетическими и позиционными.
10. Русская сегментная морфонология должна изучать морфологизацию (т.е. замену фонетической обусловленности обусловленностью морфологической) звуковых чередований в корневой и флективной позициях.
11. При определении фонологического состава