Андропов в Венгрии накануне событий 1956 г.
А.C.Стыкалин
Когда в 1953 г. 39-летний сотрудник МИД СССР Ю.В.Андропов получил назначение советником посольства СССР в Венгрии, едва ли кто-то мог предвидеть его будущий головокружительный взлёт. Напротив, речь скорее могла идти о бесславном завершении многообещающей карьеры. Ведь за два года до этого Андропов (протеже основателя финской компартии О.Куусинена) был вторым человеком в партийной организации одной из 16 союзных республик - Карело-Финской, пониженной в 1956 г. в статусе до положения одной из российских автономий. Переведённый затем в Москву, он успел поработать в аппарате ЦК КПСС, затем недолго возглавлял отдел в МИД. Так что его направление в Венгрию в роли советника посольства выглядело как понижение в должности (Андропов ничем не провинился. Судя по всему, он просто послужил разменной монетой в закулисной аппаратной игре, развернувшейся между наследниками Сталина). Не меняло существенно дела и назначение послом летом 1954 г. "Наша дипломатия 30, 40, 50-х годов была очень централизованной, послы были только исполнителями определённых указаний", - вспоминал впоследствии В.М.Молотов 1. В случае успешного выполнения своих функций в Венгрии, Андропов мог рассчитывать на продолжение дипломатической карьеры в качестве посла в одной из крупных западных держав или заместителя министра иностранных дел. Однако причастности к высшим сферам кремлёвской политики это не означало - МИД не играл ключевой роли в системе партийного государства. "В соответствии с действовавшим тогда порядком, всеми наиболее серьёзными проблемами наших отношений с социалистическими странами занималась Старая площадь. МИДу в этих условиях отводилась довольно скромная роль ведения текущей, по большей части технической работы на двустороннем направлении. Вся кухня большой политики варилась в здании ЦК КПСС. Даже моя скромная должность референта в отделе ЦК (уже несколькими годами позже, в конце 1950-х годов - А.С.) открывала доступ к таким вершинам наших взаимоотношений с Венгрией, к которым в МИДе допускались разве что самое высокое руководство", - вспоминает в своих мемуарах В.А.Крючков, на протяжении многих лет человек из ближайшего окружения Андропова, в 1989 - 1991 гг. - председатель КГБ СССР, один из инициаторов антигорбачёвского путча в августе 1991 г., а в 1956 г. - скромный пресс-атташе и третий секретарь посольства СССР в Венгрии 2. Добавим к этому, что даже такой незаменимый шеф советского внешнеполитического ведомства, как А.А.Громыко, первые 16 из 28 (с 1957 г. по 1985 г.) лет своей работы в качестве министра не был членом Президиума (Политбюро) ЦК КПСС, и основные решения (как, например, о вторжении советских войск в Чехословакию в 1968 г.) принимались без его непосредственного участия.
Таким образом, должность посла (даже если и не была, как в случае с Андроповым, опалой, ссылкой проштрафившегося высокопоставленного функционера - такая практика началась при Хрущёве и получила широкое распространение при Брежневе) была почти тупиковой с точки зрения карьерного роста. Для того, чтобы посол СССР в Венгрии смог когда-нибудь попасть на вершину кремлёвского "олимпа", в "подведомственной" ему стране должно было произойти нечто чрезвычайное, такое, что дало бы возможность в полной мере проявить свои качества и заставить обратить на себя внимание руководства КПСС. И, конечно, далеко не каждый дипломат сумел бы воспользоваться предоставившейся возможностью отличиться.
Андропов своего шанса не упустил, хотя тот выпал ему отнюдь не сразу. Летом 1954 г., когда его назначили послом, "венгерский участок" восточноевропейской политики Москвы не считался кремлёвскими стратегами самым сложным - куда больше занимали их в то время германский вопрос и проблема нормализации отношений с Югославией. "Во внутренних событиях в Венгрии не ждали чего-либо неожиданного и плохого. Спокойно было", - вспоминал В.Молотов 3. Время острых политических столкновений, когда послу в каждодневно меняющейся обстановке приходилось принимать самостоятельные решения, ещё не пришло. Пока на долю посла и его подчинённых выпадала по большей части рутинная работа - сбор информации о положении в стране, настроениях венгров.
О методах работы Андропова в роли посла свидетельствуют как его донесения, так и отзывы коллег. "Андропов не боялся принимать ответственных решений, но при этом проявлял разумную осмотрительность, избегал чрезмерного риска", - вспоминает Крючков 4. Эти слова вполне подтверждаются записями бесед Андропова с членами руководства Венгерской партии трудящихся. Встречавшиеся с советским послом партийно-государственные функционеры не только систематически информировали его по всем текущим внутриполитическим вопросам, но и обращались к нему за советом. Зная, насколько весомо мнение посла СССР, Андропов, как правило, опасался давать какие-либо конкретные рекомендации без предварительного согласования с Москвой (так, он предпочёл уклониться от ответа, когда член Политбюро И.Ковач, возглавлявший комиссию по делу бывшего министра обороны М.Фаркаша, причастного к организации репрессий начала 1950-х годов, 7 мая спросил, надо ли привлекать Фаркаша к суду - компрометирующих его документов было собрано к этому времени вполне достаточно) 5. Личные качества, несомненно, накладывают отпечаток на деятельность любого дипломата, тем более важно учитывать их при анализе действий Андропова, при всей своей осмотрительности человека крайне честолюбивого и обладавшего всеми данными для заметного возвышения по ступеням служебной лестницы. Однако распорядиться своими личными качествами любой дипломат мог не иначе, как в рамках принципиальной политической линии советского руководства. Следование этой линии и строгое выполнение указаний, поступавших из центра, не означало, что послы не имели возможности превышать свои полномочия и вмешиваться, обычно ссылаясь на мнение руководства КПСС, во внутренние дела стран "народной демократии". Иной раз это вызывало жалобы, на которые приходилось реагировать. Так, в 1954 г. посол СССР в Польше Г.Попов (бывший первый секретарь Московского горкома партии) был отозван из Варшавы и подвергся резкой критике Хрущёвым на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 г. за нетактичное вмешательство в дела ПОРП. "Учитывая "уроки" деятельности Попова, мы дали твёрдое указание всем послам в народно-демократических странах не превышать полномочия, не вмешиваться во внутренние дела", - говорил тогда Хрущёв 6.
Горький опыт Попова не мог не учитывать Андропов. Вместе с тем, ситуация за два года изменилась. Нарастание с весны 1956 г. в ряде стран Центральной Европы кризисных явлений часто требовало оперативного отклика советской дипломатии и способствовало повышению роли послов, тем более, что чёткие указания из Москвы не всегда поступали 7. Вероятно, в Москве поначалу не было полной определённости относительно того, как идеи XX съезда КПСС о многообразии путей к социализму должны отразиться на отношениях со странами "народной демократии". Коминформ был в апреле распущен, а в вопросе о новых формах сотрудничества ещё не было ясности. Ждали итогов назначенной на июнь встречи с маршалом Тито, хотя было очевидно, что властолюбивый югославский диктатор никогда не согласиться признать себя вассалом СССР. Задача сближения с Югославией, тем не менее, была актуальна и требовала определённой корректировки отношений внутри социалистического лагеря. В условиях, когда уже не работали многие прежние сталинские схемы, но ещё не было чётких представлений о принципах послесталинской внешней политики, особое значение приобретала информация, поступавшая из посольств. Послы были уже не просто проводниками линии Москвы, своими оценками ситуации и рекомендациями они во многом её формировали.
Между тем, привычные подходы, рождённые в сталинскую эпоху стереотипы, и после XX съезда продолжали довлеть в сознании советских дипломатов, что хорошо показывают послания Андропова. Главной гарантией обеспечения государственных интересов СССР виделось сохранение власти у "наших друзей" - так на языке донесений Андропова и других дипломатов назывались просоветски настроенные партийно-государственные функционеры, которым противопоставлялись "правые" элементы.
Понятно поэтому, что и после XX съезда КПСС, когда вопрос о доверии Ракоши встал внутри ВПТ со всей остротой, Андропов однозначно продолжал связывать интересы Москвы с поддержкой первого секретаря ЦР (Центрального руководства - А.С.) ВПТ, и именно в этом духе формировал мнение в Кремле и на Смоленской площади. Принципиальная позиция посла проявилась, в частности, в том, с какой насторожённостью воспринял он политическую активизацию прошедшего в начале 1950-х годов через репрессии Я.Кадара, расценив его предполагаемое восстановление в Политбюро как "серьёзную уступку правым и демагогическим элементам" 8. Партийный лидер М.Ракоши, позиции которого уже заметно ослабли, не мог не видеть в Андропове своего союзника. Начав терять опору в своём окружении, инициировавшем расследование дела Фаркаша, чреватое крайне нежелательным исходом для самого Ракоши, первый секретарь, заботясь о спасении, теперь рассчитывал почти исключительно на поддержку Москвы. "Ракоши чувствовал надвигающуюся опасность, судорожно искал выход, пытаясь советоваться с Москвой… неоднократно обращался за помощью к нашему послу в Будапеште Ю.В.Андропову, интересовался его личным мнением", - вспоминает Крючков 9. В беседе Ракоши с Андроповым 6 мая сквозило недовольство руководившим комиссией по расследованию Ковачем, проявляющим "излишнюю подозрительность" 10.
Прибывший 7 июня в Будапешт для изучения положения дел в Венгрии член Президиума ЦК КПСС М.А.Суслов в отличие от Андропова не увидел опасности в избрании Кадара в Политбюро: "После длительной беседы с Кадаром, - сообщал он в Москву, - я сомневаюсь, что он отрицательно настроен против СССР. Введение же его в Политбюро значительно успокоит часть недовольных, а самого Кадара морально свяжет" 11. В то же время Суслов боялся явной компрометации Ракоши, видя в этом подрыв авторитета всего партийного руководства, и потому с немалой тревогой воспринял ход работы комиссии по "делу Фаркаша", слишком далеко, по его мнению, зашедшей в своих разоблачениях. Ему удалось убедить своих венгерских коллег отказаться от первоначальной идеи рассмотреть это дело на специальном пленуме ЦР без постановки на нём других вопросов.
Даже после того, как Тито дал понять Хрущёву, что не склонен идти на сближение с Ракоши, Москва не пересмотрела своих установок, продолжая считать, что альтернативы Ракоши в Венгрии нет. Состоявшаяся 22 - 23 июня в СССР рабочая встреча руководителей компартий стран "народной демократии" подтвердила это. Первый секретарь вернулся в Будапешт не разуверенный в поддержке своей персоны советским руководством в момент, когда он особенно в ней нуждался. Лишь развитие событий в последующие дни заставило Москву отказаться от прежней ставки на Ракоши.
С начала июня всё больше хлопот доставлял посольству СССР Кружок Петефи. В нём видели симптом того, что процессы, происходящие в венгерском обществе, выходят из-под контроля властей. У советских дипломатов был постоянный круг информаторов, почти исключительно из числа противников либеральных перемен, трактовавших происходившие в рамках Кружка дискуссии весьма тенденциозно 12. Дискуссию о свободе прессы 27 июня Андропов расценил как свидетельство дальнейшего усиления тенденций, ведущих к подрыву диктатуры ВПТ, а следовательно, угрожающих советским интересам в Венгрии. В очередном донесении в Москву его выводы вполне определённы: органы государственной безопасности Венгрии "не проявляют должной решительности в борьбе против контрреволюционных элементов, которые стали вести себя недопустимо нагло" 13.
В начале июля, встречаясь с Андроповым и информируя его о письме бывшего шефа безопасности Г.Петера из тюрьмы с компроматом на Ракоши, не только Ковач, но и второй человек партии Э.Герё, со всё большей определённостью выражали свою мнение о целесообразности прежней твёрдой установки кремлёвского руководства на сохранение Ракоши во главе ВПТ. Политбюро, говорил Ковач Андропову 11 июля, "связано в решении вопроса о тов. Ракоши советами, которые были даны тов. Сусловым", оно не хочет действовать вразрез мнению КПСС. Но обстановка изменилась, и вопрос о Ракоши на предстоящем пленуме в результате зачтения письма Г.Петера может возникнуть в гораздо более острой форме, чем ожидалось в дни пребывания Суслова в Будапеште. В изменившихся условиях актуален и новый совет Москвы. "Из беседы с тов. Ковачем, - резюмировал Андропов, - у меня создалось впечатление, что упомянутое письмо Петера написано с целью обострить и без того сложную обстановку в ВПТ". Андропов осознавал, что письмо Петера было инициировано в целях оглашения его на пленуме для компрометации Ракоши. Посол не мог не догадываться, что часть окружения Ракоши, движимая инстинктом самосохранения, хотя и с оглядкой на Москву, но упорно и последовательно подготавливает его уход, стараясь придать ему, по возможности, форму наиболее безболезненную для себя. Как и подобало послу, Андропов по-прежнему руководствовался рекомендациями вышестоящего лица, в данном случае Суслова. Поэтому он не только не поставил перед своим начальством вопроса о нецелесообразности дальнейшей поддержки Ракоши, но сделал прямо противоположные выводы: венгерские товарищи идут к пленуму "без должной ясности и уверенности в успехе", у них нет "готовности решительно защищать точку зрения, принятую ими в связи с советами, высказанными тов. Сусловым". "В связи с этим, - подводил итоги посол, продолжавший придерживаться самой жёсткой линии, - было бы крайне необходимо на пленуме ЦК… в удобной форме ещё раз высказать венгерским друзьям наши опасения относительно создавшейся внутриполитической обстановки, которая опасна не потому, что враги являются очень сильными, а главным образом тем, что Политбюро ЦК ВПТ, оказавшись перед фактом известного вражеского нажима, не проявляет должной уверенности и решительности в руководстве партией и страной" 14. В момент, когда венгерское руководство, готовясь к пленуму, всё с большим нетерпением ждало от Москвы благословения на отставку Ракоши, что выходило далеко за компетенцию посла Андропова, продолжавшего отстаивать линию на защиту первого секретаря ЦК ВПТ, в Будапешт прибыл член Президиума ЦК КПСС А.И.Микоян, которому и предстояло, разобравшись на месте с ситуацией, дать добро Москвы на отстранение Ракоши.
Когда на место Ракоши пришёл Герё, советский посол в своём донесении в Москву был вынужден признать неоптимальность сделанного выбора: "Герё не пользуется должной популярностью среди широких партийных масс, сухость в обращении с людьми заставляет многих работников сдержанно принимать его кандидатуру" 15. Чем далее, тем более развитие событий подтверждало правоту ветерана партии З.Ваша, заявившего в ходе обсуждения перед пленумом кандидатуры первого секретаря, что если ранее перед партией стояла проблема Ракоши, то теперь будет стоять аналогичная проблема Герё 16.
Первые несколько недель после июльского пленума всё-таки характеризовались относительным затишьем. Как в партии, так и в самом обществе доминировали настроения выжидания. В своей докладной в Президиум ЦК КПСС от 29 августа Андропов сделал вывод о том, что после пленума внутриполитическая обстановка стала менее напряжённой 17. Но достигнутое равновесие не было устойчивым. В начале сентября, перед уходом в месячный отпуск и отъездом в СССР, Герё жаловался Андропову: он покидает страну без уверенности в том, что "всё будет хорошо" 18 - оппозиция хотя и притихла, но не сложила оружие. Она, по его мнению, лишь изменила тактику, восприняв решения пленума только как первый шаг, и ожидает дальнейших уступок. Отсутствие единства в партийном руководстве советский посол считал главным препятствием на пути проведения твёрдой линии в отношении оппозиции, отсутствие подобной линии он ставил в упрёк даже Ракоши 19.
Активизации с начала сентября внутрипартийной оппозиции свидетельствовала: порождённый июльским пленумом небольшой кредит доверия окончательно исчерпан. Встречаясь с советскими дипломатами, противники реформ выражали свои опасения по поводу формирования на базе союза писателей и ряда органов столичной прессы альтернативного "идеологического центра", отличающегося наступательностью и согласованностью действий. Андропов информировал