М.А.Шолохов: "Тихий Дон"

казаков, все сильнее расходятся их пути с офицерскими, их интересы с интересами власть имущих. Три коня было убито под Григорием за одну осень, в пяти местах продырявлена шинель. С середины ноября началось активное наступление красных. Казачьи части все упорней теснили к железной дороге. Наступил перелом, и Григорий отчетливо осознал, что раскручивающуюся пружину отступления остановить уже не удастся. И как-то, исполненный радостной решимости, Григорий самовольно покидает полк. Он решает пожить дома и присоединиться к отступающим войскам, когда те будут проходить мимо. Петр Мелехов, который служил в 28-м полку хорунжим, вместе с полком добрался до Вешенской, а уже оттуда, не выдержав, сбежал домой. Почти все татарские казаки, бывшие на Северном фронте, вернулись в хутор. В ночь после возвращения Петра, расстроенного большевистскими выступлениями на митинге в станице Вешенской, в курене Мелеховых проходил семейный совет. Никто не ждал милости от Советской власти по отношению к казакам-офицерам, поэтому решили отступать. Однако из хутора они так и не вышли. Оставить все добро, живность и тем более своих женщин на разорение красным они не могли. Григорий; не мог забыть изнасилованную казаками полячку Франю, Петр прекрасно помнил недавно расхищенные, растасканные по жердочке дома в захваченных казаками хуторах. Казачья бережливость взяла свое, решено было остаться. С радостью приняли это решение Мелеховы, а казаки хутора, узнав, что даже офицеры отказались идти в отступную, все как одни постановили, что и им сам Бог велел куреней своих не покидать. И жизнь в хуторе потекла в своем обычном русле. Волновало только появление красноармейцев. А они себя ждать не заставили. Красноармейцы толпой валили вдоль улицы, пятеро завернули к базу Мелеховых, остановились у них на ночь. С одним из них сразу не сложились отношения у Григория. Взбешенный убийством цепной собаки, принадлежавшей Мелеховым, и необходимостью молчать при этом, Григорий с ненавистью провожал пожилого красноармейца взглядом. Красноармеец Александр Тюрников отвечал ему тем же, постоянно задирая и поддразнивая хозяина. Другой же, рослый и рыжебровый, своего товарища останавливал, одергивал. А когда ночью Александр привязался к Наталье, рыжебровый не выдержал и присел комиссара. Александра Тюрникова увели, пообещав наутро устроить над ним суд, а рыжебровый, оправдываясь за товарища, объяснил, что в прошлом году у того на глазах офицеры расстреляли мать и сестру, с тех пор и озверел красноармеец Александр Тюрнпков. Сам рыжебровып, прощаясь, подарил детям Григория по куску серого от грязи сахара, чем несказанно растрогал Паптелея Прокофьевпча, заставившего Наталью догнать красноармейца и дать ему в дорогу пышку. В другой раз наведывались в хутор советские войска за лошадьми, но здесь хитрый Пантелей Прокофьевым выход нашел, забив под копыта копям по гвоздю хромают и все тут. Однажды едва не нарвался Григорий на красноармейские пули: на вечеринке в доме Аникушки от молодой казачки он узнал, что красные договорились убить казачьего офицера. Григорий бежал и, как волк, до утра скрывался, прячась в брошенной копне сухого чакана.

Фронт прошел, отгремели бои. В хуторе Татарском установилась Советская власть, заправляли всем избранные на хуторском сборе Иван Алексеевич (председатель, "красный атаман"), Мишка Кошевой и Давыдка-вальцовщик. Оружие казакам велели сдать, неподчиннвшимся расстрел. И зажил хутор своей горькой, придавленной жизнью. В начале мясоеда одну лишь свадьбу справили: Мишка Кошевой выдал замуж сестру, да и то хуторяне удивлялись выбрал время. Слух пошел, что не так страшен прокатившийся фронт, как идущие ему вдогон по станицам и хуторам комиссии и трибуналы: охраняли большевики свою власть, чиня расправы и расстрелы бывших казачьих офицеров и атаманов, авторитет которых прививался в казачьей среде с давних времен. Не так добро, как жизнь нужно было спасать. И собрался Петр Мелехов к своему бывшему однополчанину Фомину, в прошлом дезертиру с немецкого фронта, теперь красному командиру. Собрался с подарками и подношениями жизнь свою выкупать. Гостинец выбирал тщательно, было из чего: еще на фронте хозяйственный в отца Петр награбил много разного добра, нередко сам не понимая назначения диковинных ворованных вещей. Заступничество Фомина действительно помогло позднее Мелеховым. На какой-то момент оно оторочило не только арест Петра, но и Григория, которого обоснованно Иван Алексеевич: считал одним из самых опасных людей для Советской власти. Арестовали в хуторе Татарском семерых стариков. В их числе оказались бывший атаман, сват Мелеховых, Мирон Григорьевич Коршунов и Сплин Иван Авдеевич (прозванным в пароде за свои вечные выдумки Брехом, так и звали Лвдеич Орех). Всех семерых расстреляли. Ужаснулись хуторяне, забурлили. Все понимали, за что расстреляли Коршунова, хоть и жалко его и вдову с осиротевшими детьми. Знали хуторяне, что не мог он мириться с властью бедняков. Работники, чьим трудом он наживался, разбежались в девять раз уменьшился посев. Работать на землю шел Коршунов не в удовольствие, а по привычке: руки его опустились, хозяйство разорялось; душа изболелась за сына, который неизвестно где пропадал в отступном. Не скрываясь, агитировал он против новых начальников, призывал хуторян (а однажды и смертельно напуганного такими речами Пантелея Прокофьевича) к восстанию. Ненависть новой власти к таким, как Коршунов, была понятна. Казаки, сами воины и захватчики по обязанности, не раз чинили расправы на завоёванных землях. Однако не понимали они вины Авденча Бреха, Кашулипа, Майдаииикова, Богатырева или Королева, таких же, как они темных, неграмотных тружеников. В это время в хутор возвращается постаревший, осунувшийся Иосиф Давидович Штокман. Следа не осталось в нем от тихого, спокойного слесаря: научился он и складные речи вести, и завлекать людей своим примером, научился быть жестоким и непримиримым с врагами власти, за которую сам готов жизнь положить. Очень хуторское правление нуждалось в таком человеке, потому так и обрадовались сто появлению Иван Алексеевич и Мишка Кошевой. Однако не все начинания Штокмана проходили па хуторе. Так, Осип Давидович только распугал собрание казаков предложением распределить кулацкое добро по самым бедным казацким семьям: казакам чужого не надо свое б не отобрали. И разбежались казаки с собрания врассыпную, только бы ноги унести. Именно Штокман указал на ошибочность отвода-ареста Петра, Григория и Пантелея Прокофьевича Мелеховых. Два офицера, сражавшихся против Советской власти, и делегат Круга самые страшные враги (слишком уж уважают их хуторяне, а так как их двор всегда был одним из самых зажиточных, то ясно, что сами они добровольно со своим добром пе расстанутся). Однако арестовать Мелеховых сразу пе удалось: Петр и Григорий ушли с обывательскими подводами, а отец их лежал в тифу. Не успел Пантелей Прокофьевич окончательно оправиться после тяжелой болезни, как пришел милиционер и арестовал его, дав на сборы десять минут; А через два дня вернулся домой Григории. Однако Петр, сообщив ему об аресте отца, развернул коня Григория с база. И снова Гришка Мелехов почувствовал себя загнанным зверем. Схоронился он у дальнего родственника на хуторе Рыбном, где прожил двое суток. Здесь и застало Мелехова казачье восстание. Не дослушав пламенной речи старика агитатора, вскочил Григорий на своего коня. Бешеной радостью заходилось сердце казака, казалось, только сейчас обрел он истинный путь, и от яростной этой радости, помимо его воли, рвался наружу повизгивающий клокочущий хрип. Все было решено и взвешено, пока длинными утомительными днями отсиживался Григорий в кизячном логове, будто и не было за его плечами боев на стороне большевиков, будто не он разбивал карательным отряд Чернецова. Теперь он точно знал своих врагов это те, кто стал врагом всему казачеству, кто покусился на его свободу и землю, кто осиротил их курени, войдя без боя, грабил и издевался над их женами. Бешенство возрастало в Григории с каждым стуком конских копыт. Надо биться с тем, кто хочет отнять его жизнь. Подобные чувства переполняли большинство горячих казацких голов. Биться насмерть с русскими мужиками, вырывать у них тучную донскую: землю. Трепещущее противоречие: "Богатые с бедными, а не казаки с Русью..." быстро затихало под жгучей обидой. Пустили, попробовали хватит... Первым восстал хутор Красноярский Еланской станицы: решили казаки после очередного ареста отстоять своих стариков ("с ними расправятся, а потом и за нас возьмутся"). Пошли в бой вооруженные кто чем: от винтовки до вил и дрючков. Повстанческим отрядам катастрофически не хватало боеприпасов, но казаки до конца бились, отстаивая свое. Многие осознавали близость своего поражения: с одной стороны фронт (развернется и раздавит всей мощью малочисленных невооруженных повстанцев), с другой обольшевиченная насквозь Воронежская область.

Без особой организации сотни формировались по хуторам и вступали в бой, никак не связанные между собой. Затем, когда восстание разлилось по всей Области Войска Донского, была сформирована структура власти. Вопрос этот мало волновал боевых казаков: они сохранили советы, окружной исполком, даже оставили некогда ругательное слово "товарищ" старая форма обрела "новое содержание". Был выдвинут лозунг: "За Советскую власть, по против коммуны, расстрелов и грабежей". Расстрелов действительно не было, расправлялись с коммунистами и им сочувствующими иначе. Не вспомнит история более страшных и жестоких расправ. Так, командира карательного отряда Лихачева, захваченного в плен отрядом Григория, по дороге в Вешенскую конвоиры-казаки изрубили шашками, сначала долго издеваясь над большим, красивым телом (выкололи ему глаза, четвертовали, отрубили нос, уши). Мишку Кошевого однохуторяне чуть не закололи вилами, как дикого зверя, и вынужден он был бежать под прикрытием ночи, как когда-то бежал из Татарского Григорий. В плен не брали ни с той, ни с другой стороны: казаки от все возрастающей ненависти и осознания собственного бессилия, красные с целью полнейшего разгрома казачьего бунта, без возможного повторения. Погиб от рук Мишки Кошевого Петр Мелехов, сдавшийся на милость победивших его красноармейцев. Участвовали в том бою все жители хутора Татарского (старики, женщины, дети). Дарье даже удалось выстрелить из мужниной винтовки. Все они стали свидетелями гибели своих братьев, отцов и мужей. Не проходит для казаков такое бесследно. И вот уже они, умело настроенные гонцами повстанческого правительства, вершили суд на группой арестованных коммунистов, среди которых был и Иван Алексеевич Котляров. Красноармейцев пропустили через хутора, как в старину через строй пропускали солдат, добили их в хуторе Татарском. Началось с убийства Котлярова: из-битый до полусмерти, он долго искал в толпе хуторян знакомое лицо, чтобы попросить увести жену и сына, увидел лицо Дарьи Мелеховой, выдвинулся к ней. Тут-то все и произошло: кто-то вложил в руки женщины винтовку. Разгорячась от всеобщего, на нее обращенного внимания, от бабьего неуемного тщеславия, подняла она винтовку и выстрелила в упор. Хрипящего в предсмертной агонии Котлярова добил вахмистр-конвоир. Григорий, до которого дошло известие о сдаче Сердобского полка, заспешил на спасение своих соседей Кошевого и Ивана Алексеевича. Он знал, что они были свидетелями смерти брата, хотел уберечь их от смерти, а заодно и выяснить, кто же убил Петра. В Татарский он опоздал. Дома его встретила перепуганная Дуняша, она и рассказала ему о гибели Котлярова от руки Дарьи. Ильинична ушла из дома, не желая оставаться рядом с женщиной-убийцей, а сама сноха лежала пьяная на полу, спала. Желание убить захлестнуло Григория, от отвращения он пихнул ее ногой и уехал с хутора, даже не повидавшись с матерью. Мелехов тяжело переживал смерть брата, не ожидал он, что придется вот так рано навсегда им распрощаться. По щеке мертвого уже Петра вдруг скатилась слеза, вздрогнул Григорий, но потом догадался, что это растаял в теплом курене снег. С этого момента Григорий Мелехов, получивший повышение по службе (он уже командовал целой дивизией то есть занимал генеральскую должность), не знал удержу в бою. В любой схватке, начиная с момента, когда вскакивал он на копя, Григорий преображался, сознание, ум отключались, выступало какое-то интуитивно-звериное чувство оно и руководило боем до конца. Григорий часто сам вел своих казаков в атаку, по примеру красных командиров не прятался за спины своих подчиненных, но с каждым боем вес меньше жизненной силы оставалось в его сгорбленной исхудавшей фигуре. Как-то, вызванный в Вешенскую на совещание к двадцативосьмилетнему командующему Кудннову, встретил он холеного подполковника Георгидзе, помогающего молодому боевому офицеру Кудинову в составлении тактических маневров армии. Тут и закралось в душу Григория сомнение, начал он понимать, чьими руками было затеяно это предательское для простых казаков восстание в тылу красных. Казакам было ведь одинаково не по пути как с большевиками, стремившимися уравнять их с безземельными мужиками и рабочими, так и с белыми офицерами, развязывающими войны лишь с целью собственного обогащения. И теперь твердо понял Григорий, что оказалось казачество между двух жерновов с одной стороны красные, которые никогда не простят этого бунта, а с другой расплата от белогвардейцев, которые никогда не забудут оставленного большевикам фронта и жизни хуторов под Советской властью. И нет у казака выбора. Осознавая постепенно все это, запил Григорий. За четыре дня непрерывных гульбищ он заметно осунулся, обрюзг, в глазах начал просвечивать огонек бессмысленной жестокости. Предложил ему как-то Прохор Зыков (всегдашний устроитель Григорьевых гуляний) отправиться повеселиться к молодой красивой казачке. Здесь друзья вывели Мелехова на откровенный разговор, уговаривая одурманенного самогоном Григория решиться на переворот (не устраивало казаков снова отдаться во власть золотопогонников, к чему привел в конце концов их нерешительный Кудннов). Григорий разговор пресек, так как научился понижать больше, чем простой необразованный казак: сейчас недопустимы никакие разногласия в рядах повстанцев сомнут как нечего делать. И продолжал воевать, все больше зверея от собственного бессилия что-либо изменить. В одном бою под Климовскон рванул Григорий в обычном своем бессознательном состоянии на беспрерывно строчащие красноармейские пулеметы. В какое-то мгновение почувствовал, что сотня его не поддержала, что несется он в бон совершенно один. Но остановиться же было уже никакой возможности. И, жестоко изрубив четырех матросов, бросился вдогон за пятым, да перехватили Мелехова подоспевшие казаки: за углом бил вовсю другой пулемет, а чудо может не повториться. Григорий бился в истерике, жалел, что не всех дорубил; вдруг упал с коня и, рыдая, стал кататься по земле и умолять убить его. Даже гибель брата и многих друзей не смогла развить в Григории топ сознательной жестокости, которой гордились другие казаки. Не мог он так же холодно перерубать безоружных пленных, как делал это однорукий Шамиль (осматривая свою "работу" с другими казаками, повторял: "Из трех шестерых сделал"). По-прежнему отсылал взятых в плен в штаб, раз попытался расправиться, да и то какал-то вдруг всколыхнувшаяся жалость заставила отменить собственное приказание. Мучился Григорий от этого двойственного чувства все больше и, до конца выжатый войной, заболел, выпросил отпуск и уехал в хутор. Перед отъездом успел Мелехов совершить еще один странный поступок: услышав о