Женские образы в романе Шолохова "Тихий Дон"
А при новой встрече в Вешенской это она «обвилась диким хмелем», «осыпая короткими поцелуями нос, лоб, глаза, губы» Григория, неотрывно гладила его, говорила «несказанно-ласковое, милое, бабье, глупое», «у нее на щеках все сильнее проступал полышущий жаром румянец, и словно синим дымком заволакивались зрачки», – Шолохов выразительно рисует именно ее проявления чувств, ее, истинной носительницы зажигающего эроса, увлекающей любимого в мощный выплеск страсти, оргию чувства и чувственности. На руинах жизни, в постоянной угрозе навеки потерять любимого, горит огонь ее безоглядного и абсолютного эроса. Мощный контраст создает писатель в этой сцене: красные наступают на пятки, вокруг паника, суматоха, бегство, безумие, светопреставление,а они – на якоре своей любви, на жгучем острове страсти, где нет никого и ничего, кроме них двоих. И когда на третьи сутки Григорий выныривает из этого сладкого, одуряющего омута, решая съездить в Татарское, «разузнать, где семья», Аксинья в полной мере обнаруживает свои претензии на абсолют: или только она у него и с ним или... «Езжай! Но ко мне больше не являйся! Не приму. Не хочу я так!.. Не хочу!»
В финале «Тихого Дона» это требование и жажда абсолюта, которые обнаруживают глубины любви, еще раз прямо высказываются Аксиньей: «Везде пойду за тобой, хоть на смерть!». Кстати, только такая абсолютно любящая женщина смогла наиболее точно определить положение Григория в тисках судьбы и лихого времени: «Никакой он не бандит, твой отец, – объясняет она Мишатке. – Он так... несчастный человек». И эту почти формулу Мелехова писатель недаром припас читателю к самому концу, к итогу романа. Но тот же финал «Тихого Дона» гениально обнажает всю иллюзию обретения такого абсолюта в условиях земной любви и смертных земных обстоятельств. «Снова призрачным счастьем манила ее неизвестность» – Аксинья переживает взлет радости, но сколь кратким оказался этот миг! На полянке, пока спит Григорий, Аксинья то обрывает «губами фиолетовые лепестки пахучей медвянки», то нарывает «большую охапку» «душистых пестрых цветов» и плетет из них «нарядный и красивый» венок, воткнув в него еще «несколько розовых цветков шиповника». На последнее прощанье с героиней Шолохов щедро и тонко, предвосхищающе ведет мотив цветов, так таинственно близко стоящих и к высшей красоте видимого физического мира, и к его пахучести, но и к быстротечности явлений этого мира, да и к человеческому гробу и могиле, всегда усыпаемым теми же цветами.
Представляя Аксинью своего рода эталоном «любовной красоты» казачки, читатели (а вслед за ними и некоторые исследователи) чаще всего сравнивают её с языческими богинями (Афродитой, Венерой, Астартой и так далее). Действительно, в любви Аксинья в чём-то сродни языческим богиням. Яростная коловерть её страстей буквально завораживает, ослепляет, уводя на второй план, в так называемый внутренний сюжет, иные романные образы казачек.
В самом деле, Шолохов мастерски использует почти весь арсенал средств, которым пользовались языческие богини и их жрицы в любовной практике. Сцены встреч Аксиньи с Григорием почти всегда сопровождаются «природными стихиями». Шолохов постоянно обновляет накал страстей между ними, то разлучая, то вновь сводя их. Трудно вспомнить цветы, которых бы автор не бросал на алтарь любовных чувств Аксиньи. И постоянно смущает подтекст: если это ландыши, то уже отцветающие, если листья, то «прошлогодние», тронутые тлением, гниющие, если красота, то «губительная», если любовь, то «маняще-порочная». И уже не случайным представляется в самом начале романа предупреждение: «Не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветёт поздняя бабья любовь». Перекличка с иной (не христианско-православной) культурой здесь явная: афродизиаки широко использовались служительницами языческих храмов в практике приобщения мужчин к божественным ценностям. Не хуже «цветов Афродиты» возбуждали Григория «порочно-зазывающий взгляд» Аксиньи, её «порочно-жадные красные губы», «припухшие, слегка вывернутые, жадные», «зовущие, слегка вывороченные, порочно-красные».
Постоянно подчёркивает Шолохов «исступлённость», «неистовство», «бесстыдство» чувств этой героини. Вот Аксинья, провожая мужа на службу, «держась за стремя, снизу вверх, любовно и жадно, по-собачьи заглядывала ему в глаза». Проводив Степана, уже с Григорием «неистовствовала в поздней горькой своей любви». При этом «так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступлённо горели они одним бесстыдным полымем», что смотреть на них «было срамно».
Мир в сознании Аксиньи излишне четко делится на «мое» и «чужое». И она постоянно это деление подчеркивает. В той или иной мере каждый человек и социальная группа делит мир на «своих» и «чужих». Объем каждой из этих групп определяет взгляд на мир: чем больше «своих», тем дружелюбнее мир. И наоборот. У Аксиньи «свой» – один, весь остальной мир враждебен: «Кроме Гришки нету у меня мужа. Никого нету во всем свете»; «У тебя хоть дети, а он у меня один на всем белом свете». Потому так яростно и защищает Аксинья «свое»: мой, им владею, не отдам, не лезь.
Цель Аксиньи: искусить – завладеть – беречь, не отдавать: «Одно она решила накрепко: Гришку отнять у всех, залить любовью, владеть и как раньше». Но любовь перерождает и ее. В ее речи появляются слова жалости и ласки: она сулит Григорию любить его и жалеть («Гриша, дружечка моя… родимый… давай уйдем. Кохать тебя буду, жалеть»), жалеет осиротевших Натальиных детей (« Только детишек жалко, а об себе я и «ох» не скажу»,
«… Скучали, спрашивали – где батя? Я с ними по – всячески, все больше лаской»); «… А Михаил ничего с ними обходился, ласково. И Григорий, вспоминая Аксинью, представляет ее такой: «Вот она поворачивает голову, озорно и любовно, из–под низу разит взглядом огнисто–черных глаз, что–то несказанно–ласковое, горячее шепчут порочно–жадные красные губы…»
Через всю жизнь пронесла Аксинья любовь к Григорию, сила и глубина ее чувства выразилась в самоотверженности, в готовности следовать за любимым на самые тяжкие испытания. Во имя этого чувства она бросает мужа, хозяйство и уходит с Григорием батрачить к Листницким. Во время Гражданской войны она идет за Григорием на фронт, разделяя с ним все невзгоды походной жизни. И в последний раз по его зову она покидает хутор с надеждой найти вместе с ним свою «долю» на Кубани. Вся сипа характера Аксиньи выразилась в одном всеохватывающем чувстве – любви к Григорию.
2.3. Образ Натальи
Наталья в противовес Аксинье – верная женой и мать. И в этом контрастном противопоставлении образов многое идет от Гоголя. Он разделял чисто женское очарование и семейный материнский долг. Подобно матери сыновей Бульбы М. Шолохов подчеркивает в своих героинях: Наталье, Ильиничне, верующей матери Бунчука и других – не только самоотверженность, но и желание остановить заблудшую душу на путях греха.
Автор «Тихого Дона» непропорционально мало по сравнению с Аксиньей говорит о внешней привлекательности Натальи, но это вовсе не значит, что она ей в чём-то здесь уступает. Причем оценку женской привлекательности будущей жены Григория Шолохов «доверяет» сначала именно Аксинье. Узнав, кого сватают для него родители, она против воли, в явной растерянности выговаривает: «Наталья... Наталья – девка красивая... Дюже красивая...». Сколько стоят подобные слова из уст соперницы – известно всем. Да и сам Григорий на смотринах убеждается в этом вполне: «Под чёрной стоячей пылью коклюшкового шарфа смелые серые глаза. На упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки неглубокая розовеющая ямка. Под зелёной кофточкой, охватившей плотный сбитень тела, наивно и жалко высовывались, поднимаясь вверх и врозь, небольшие девичье-каменные груди, пуговками торчали остренькие соски... Подумал: «Хороша!» — и встретился с её глазами, направленными на него в упор. Бесхитростный, смущённый, правдивый взгляд словно говорил: «Вот я вся, какая есть. Как хочешь, так и суди меня». «Славная», — ответил Григорий глазами и улыбкой». Воспитанная на православной эстетике чувств, Наталья не умела развить внешний успех женским началам в себе. Вот, по-девичьи смущаясь, дарит она суженому, приехавшему на коне (как это полагалось) проведать перед свадьбой невесту, расшитый кисет. Григорий в ответ пытается притянуть к себе Наталью и поцеловать, но она стыдливо отклоняется: «Увидют! – А нехай! – Совестно...».
Чисто донской характер Натальи привлекал всех нравственной чистотой, даром внимания и доброты к людям. Уважал её Пантелей Прокофьевич: казак вспыльчивый, скорый на словесную брань, он ни разу не повысил на неё голос. Любила и берегла её Ильинична, доверчиво делилась сердечными тайнами Дуняша, в «трудные» времена обращалась к ней за советом даже распутная Дарья.
Наталью в качестве будущей «берегини» и продолжательницы духовных и родовых устоев казачьего дома выбирает Ильинична, которую все исследователи творчества Шолохова назвали «казачьей мадонной». Понятия о смысле жизни «донских мадонн» по-христиански человечны, благородны и некрикливо-созидательны. Главная черта таких женщин – бескорыстное, по велению сердца подчинение личных интересов общесемейным или общественным. В силу возвышенности своей натуры они способны взять на себя даже тяжкий крест вины за несовершенство других, готовы на любовь и сострадание к самым разным людям, даже к тем, кто причинил им боль.
Ильинична не ошибается, когда связывает преемственность рода Мелеховых с Натальей. Преодолев душевный срыв после неожиданного и жёсткого удара судьбы, молодая казачка принимает решение возвратить в семью, родной дом «непутёвого своего Григория». И пока традиционно-православ-ный уклад жизни донского казачества ещё не был разрушен внешним управлением, ей это удаётся.
С незапамятных времён известен арсенал методов и средств, с помощью которых разрушаются чужие семьи женщинами– «разлучницами». В мастерской художника их обыденные образы преобразуются в романные, а цели переориентируются, наполняясь необходимым уже автору содержанием. И если не забывать о времени, в которое создавался роман-эпопея, следует признать: на роль разрушительницы традиционных семейных отношений наилучшим образом подходила с детства обездоленная, но ни перед чем не останавливающаяся в достижении своей цели Аксинья. Защитницы же христианско-православного образа жизни вынуждены занять оборонительные позиции – художественное пространство внутреннего сюжета. В решении задач так называемого второго плана (внутреннего сюжета) Григорий и Наталья оказываются на одном фронте сопротивления разрушительным тенденциям надвигающегося на донской этнос русской нации лихолетья. Не только цели, но и результаты их сопротивления во многом сходны. Как Григорий искал справедливости и правды, «под крылом которой мог бы посогреться каждый», но поиск завершился катастрофическим выводом: «Одной правды нету в жизни. Видно, кто кого одолеет, тот того и сожрёт... А я дурную правду искал. Душой болел, туда-сюда качался», так и у Натальи не хватает сил и умения отстоять традиционно казачьи ценности семейной жизни на основе полученного ею воспитания. Она ждала от жизни никем и ничем не оскверняемого счастья любви по святому и законному человеческому праву, а не по первобытному – жестокой борьбы за мужчину в опустошающем душу и сердце соперничестве.
В первый раз Наталья пошла в Ягодное на женский разговор со своей соперницей как равная с равной, казачка с казачкой. Но, как оказалось, встретились две культуры: культура чувств женщины, воспитанной на православно-христианских традициях, и культура чувств любви языческой, для которой нормы православия были лишь помехой. Аксинья, чувствуя полную телесную власть над Григорием, «лютует и глумится», стараясь побольше оскорбить, унизить его жену. В тот раз, замечает Шолохов, «игру вела она». Во второй раз Наталья пошла на встречу уже полностью уверенной, что такие, как Аксинья, привлекают мужчин распутной в своей основе любовью: «Не любишь ты его, а тянешься за ним по привычке <…> Ты и с Листницким путалась, с кем ты, гулящая, не путалась? Когда любят, так не делают».
Наталья высказывает единственно верную, как ей казалось, правду о сопернице: темпераментное, страстное, всё сокрушающее на своём пути буйство чувств и готовность делить эти чувства с тем, кто оказался рядом в трудную минуту. Но в чём-то здесь и не права она. Да, если любят, так не делают. Но когда Наталья называет Аксинью гулящей, та выкрикивает: «Я не Дарья ваша!». И тут она делает ошибку, потому что не замечает изменений, произошедших в Аксинье. И именно Аксинья оказалась духовно сильнее Натальи.
Полюбив Григория, Наталья безмерно счастлива, когда он сватается к ней. Но действительность жестоко растоптала чувство Натальи. Григорий сам сказал ей: «Не люблю я тебя, Наташка, ты не гневайся...» Наталья попыталась вступить в борьбу за свое счастье, но не выдержала ее.
Молча, затаенно она переживает свое горе, надеясь, что Григорий рано или поздно вернется к ней. Прощает ему все, ждет его. Все хуторские сплетни и пересуды вызывают на ее сердце тупую, ноющую боль, но и это она сносит терпеливо. Любовь ее смиренно-страдальческая. Достаточно вспомнить ее письмо мужу: «Григорий Пантелеевич! Пропиши мне, как мне жить, и на вовсе или нет потерянная моя жизня? Ты ушел из дому и не сказал мне ни одного словца. Я тебя ничем не оскорбила... Думала, сгоряча ты ушел, и ждала, что возвернешься, но я разлучать вас не хочу. Пущай лучше одна я в землю затоптанная, чем двое. Пожалей напоследок и пропиши...»
После оскорбительного ответа Наталья решает покончить жизнь самоубийством и только чудом выживает, изуродовав себя на всю жизнь.
Когда Григорий вернулся, Наталья своим женским чутьём поняла: мир и любовь наконец-то пришли в их семью. Жизнь наполнилась всем богатством красок супружеского бытия, лучилась, как замечает Шолохов, «сияющей трепетной теплотой», а сама Наталья была как молодая яблоня в цвету – красивая, здоровая, сильная. И вдруг так трудно создаваемая семья снова рушится. Глубоко, до смерти ранят её сумбурные поступки окончательно запутавшегося в неразберихе социального лихолетья Григория, трудно объяснимые беспорядочные связи его с женщинами из прифронтовых хуторов, очередной отклик на призыв не смирившейся с поражением Аксиньи. Но сил для следующего витка борьбы за «непутёвого своего Григория» Наталья уже не почувствовала: слишком много их было отдано на первый. На созидание, как известно, их уходит гораздо больше, чем на разрушение. В горячечном, безумном порыве бессильного гнева она требует от неба справедливого возмездия за поруганную святость семейных уз, опошление чистой и преданной любви, позор как Мишатки и Полюшки, так и будущего их ребёнка, которого она носила под сердцем. «На фоне вставшей в полнеба грозовой тучи она казалась незнакомой и страшной». Крушение истин, на которых воспитывалась Наталья, многолетняя борьба за чистоту и святость семейных чувств обескровили её жизнь, она гибнет, во второй – и последний раз – беря на себя смертный грех за грехи «непутёвого», но самого родного и близкого ей человека.
Трагедией оборачивается любовь Натальи. Она принадлежит к типу образцовой красавицы-казачки, которым откровенно любуется писатель, рисуя и ее еще девичий, невестин облик, и уже расцветший, женский. Облик и поведение Натальи отмечены не образом огня, как часто у Аксиньи, а образом света, пронизывающей лучистости («...глаза ее вспыхнули таким ярким брызжущим светом радости, что у Григория дрогнуло сердце и мгновенно и неожиданно увлажнились глаза»), за чем встает тонкая душевность глубин ее чувств, особая внутренняя чистота и красота. Недаром и загрубелое сердце мужа отзывается на такой интенсивный свет, оказываясь способным на растроганность и слезы, чего обычно не испытывает Григорий при виде Аксиньи, – здесь ощущения и чувства другие.
Отношение Натальи к Григорию более целомудренно-стыдливо в своих непосредственно-чувственных проявлениях, чем у Аксиньи, пронизано нежностью и преданностью, нераздельностью физического и душевно-духовного. «Тайное, неуловимое» в ней выдает сокровенность ее душевных струй, запрятанную боль от исходно-непреодолимой дисгармонии человеческих чувств и отношений (она знает, что никогда не сможет на свой абсолют любви к мужу получить от него то же), такое знание пределов внутренней муки, что провело ее через самоубийственный серп, таинственно-ужасную грань между жизнью и смертью и навсегда чуть трогательно-жалко скривило ее шею (милая кривая уточка!).
Связь Натальи с природой не менее прочная, чем у Григория или Аксиньи, только она не всегда явная, скорее пунктирная, потому что пейзажи, «параллельные» семейной жизни Натальи и Григория, ориентированы в первую очередь на мировосприятие Григория.
Обряд венчания и свадьба даны в романе под углом зрения Григория, а присутствие Натальи обозначено лишь дважды: непосредственно в авторском описании («похорошевшая в сиянии свечей») и ассоциативно в пейзаже после венчания. В нём прихотливо переплелись все константные для шолоховской прозы образы – образы степи, Дона, неба. Полынный запах не обещает молодым лёгкой доли, горечь полыни будет сопровождать их всю жизнь. Дон – водная стихия – становится свидетелем этого союза, но синяя молния над ним, отсутствие солнца окрашивают пейзаж в мрачные тона, и лишь один звуковой образ – зазывно позванивающие бубенцы – и один цветовой – белая церковная ограда – соответствуют тому, что ощущает Наталья, мечта которой сбылась, да ещё накрапывающий дождь, по народной примете – к счастью.
Пейзаж, который даёт М.А. Шолохов в начале следующей главы, интонирован грустными, даже скорбными образами, явно противопоставленными праздничности события. Нагнетение цветовых и эмоционально-оценочных эпитетов, введение в пейзаж часовни вызывает вполне определённый эффект: описание природы разворачивается в эпическую картину жизни, жизни, наполненной печалями и скорбями. Рождение новой семьи отмечено не радостным сиянием дня, а печалью лиловых сумерек. Осенний пейзаж становится для молодых пейзажем-предзнаменованием.
Ещё более грустный и холодный пейзаж рисует писатель, отправляя Наталью и Григория пахать к Красному Логу. В нём вновь переплетаются образы, параллельные тому, что чувствуют оба героя. В высшей степени показательна пространственная модель этого пейзажа-предзнаменования: за бугром работают люди, свистят погонычи, в степи же – прозрачная тишина. Описание постепенно поднимается вверх: чёрствая осенняя земля шляха, над шляхом – голубая проседь полыни, чуть выше – придорожный обломанный донник, ещё выше – «горюнок, согнутый в богомольном поклоне» и дальше – только небо, его «звонкая стеклянная стынь». Такая вертикаль, подчёркивает диссертант, характерна для особо значимых шолоховских пейзажей. Пустота и холод степи подчёркивают разъединённость героев. Полынь (её запах доносил ветер в день венчания), горюнок (актуализирующий христианскую символику как напоминание об обряде венчания) предопределяют горечь признания Григория, во время которого автор вновь обозначает вертикаль: Наталья смотрит вверх, и направление её взгляда подчёркивает всё яснее проступающую отрешённость от земной жизни (звёздное займище недоступно высоко, странное цветовое сочетание – чёрно-голубая пустошь – готовит парадоксальную параллель – самоубийство Натальи и освобождённый Дон). То, что Наталья думает о смерти, подтверждает целый ряд символических образов: тоскливый и призывный крик журавлей, мертвенный запах отживших трав и томящаяся «в мерцающей девственной голубизне свежего снега» степь.
В сцене ссоры Григория с семьей Наталья не произносит ни одного слова, но в финале трижды звучит её голос: последнее, что слышал в родном доме Григорий – Натальин плач в голос, потом её тоскующий всклик и последний, придавленный расстоянием, горестный оклик, в который она вложила всю свою боль за несбывшееся семейное счастье: «Гришенька, родимый!» В этом оклике – вся Наталья («родная») с её идеей жизни – идеей освящённого церковным обрядом семейного родства.
Если образ Аксиньи связан со стихией огня, то для психологической характеристики Натальи автор выбирает синий цвет. Получив от Григория ответ, не оставляющий надежды на его возвращение, она собирается в церковь, а мыслями постоянно обращается к синему клочку бумаги. И концентрация синего цвета в портрете («тонкая по-девичьи, иссиня-бледная, в прозрачной синеве невесёлого румянца»), в пейзаже («перламутровая синь раскинутых по улице лужиц») передаёт всё усиливающееся отчаяние героини, достигающее предела, когда все цвета переходят в один: в черноту сарая и чёрную тоску. В сцене на бахче состояние Натальи также соотнесено с цветовой палитрой пейзажа: многоцветность летнего дня вновь заменяется чёрным цветом. «Янтарно-жёлтый полдень» выписан яркими и чистыми, без примесей, красками: синее небо, белые облака (правда, с настораживающим эпитетом изорванные ветром), золотые потоки сияющего света. А потом: ползущая с востока чёрная клубящаяся туча и крик-проклятие Натальи, жгуче-белая молния и властный приказ Ильиничны. Безумный, дикий порыв Натальи оставляет во всём мире только чёрный цвет. После грозы краски возвращаются: дивно зеленеет омытая дождём степь, встаёт над нею радуга, но мир Натальи остаётся бесцветным, прозрачным, как слеза или роса, и в момент её смерти ветер стряхивает с вишнёвых листьев слезинки росы.
Обеим главным героиням романа, непримиримым соперницам, Шолохов дарует в чем-то сходный тип смерти: обе истекают кровью, медленно истаивают, так что остается от них одна чистая, белая форма, – правда, у Натальи это происходит дольше и в сознании, ей нужно успеть и попрощаться с детьми, и простить любимого обидчика, а Аксинья так и не приходит в сознание, от нее жизнь враз и вмиг отрезана...
Эпизоды, ставшие вехами на жизненном пути Натальи (возвращение в семью Мелеховых, реакция на известие о смерти мужа, описание попытки «упросить» соперницу отступиться от Григория, диковинная, сияющая и горячая красота Натальи-матери, объяснение с Григорием после боя под Климовкой, последний выход на пепелище родного дома, «элегия прощания» с мужем в его последний приезд домой, сцена на бахче) имеют самую непосредственную связь с идеей Дома, семьи. Наталья умирает, и звучит в устах Мишатки её «последнее послание» – завет Григорию хранить то, что она созидала с того момента, когда сияние венчальных свечей озарило её жизнь.
Смысловой полифонизм и символическая образность поднимают изображение судьбы героини до уровня разговора о всеобщих, сущностных качествах человека и человечества в целом. Финальное возвращение Григория Мелехова в родной дом – это возвращение к тому, что «выстроила» своей самоотверженной любовью Наталья.
2.4. Образ Ильиничны
Оплотом семьи Мелиховых является мать Григория, Петра и Дуняшки – Ильинична. Это пожилая казачка, у которой взрослые сыновья, а младшая дочь Дуняшка – подросток.
Старая женщина, неугомонная и хлопотливая, вечно занятая бесконечными домашними заботами, кажется вначале незаметной, и в происходящих событиях мало принимает участия. Даже ее портретной характеристики нет в первых главах книги, а только некоторые детали, по которым можно судить, что эта женщина многое пережила: «сплошь опутанная паутиной морщин, дородная женщина», «узловатые и тяжелые руки», «шаркает старчески дряблыми босыми ногами». И только в последних частях «Тихого Дона» раскрывается богатый внутренний мир Ильиничны.
Одна из основных черт характера этой женщины – спокойная мудрость. Иначе бы она просто не смогла ужиться со своим эмоциональным и вспыльчивым мужем. Без какой-либо суеты Ильинична ведет хозяйство, заботиться о детях и внуках, не забывая и об их душевных переживаниях.
Ильинична экономная и расчетливая хозяйка. Она поддерживает в доме не только внешний порядок, но и следит за моральной атмосферой в семье. Она осуждает связь Григория с Аксиньей, и, понимая, как тяжело законной жене Григория Наталье жить с мужем, относиться к ней словно к родной дочери, всячески стараясь облегчить ее труд, жалеет ее, порой даже дает лишний час поспать. То, что Наталья живет в доме у Мелеховых после попытки самоубийства, говорит о многом: в этом доме есть душевное тепло, в котором так нуждалась молодая женщина.
В любой жизненной ситуации Ильинична глубоко порядочна и душевна. Она понимает Наталью, которую измучили измены мужа, дает ей выплакаться, а потом пытается отговорить от необдуманных поступков: «Норов у вас, молодых, велик, истинный бог! Чуть чего – вы и беситесь. Пожила бы так, как я смолоду жила, что бы ты тогда делала? Тебя Гришка за всю жизнь пальцем не тронул, и то ты недовольна, вон какую чуду сотворила: и бросать-то его собралась, и омороком тебя шибало, и чего ты только не делала, бога и того в ваши поганые дела путала... Ну скажи, скажи, болезная, и это