Пушкин и английская литература

В. Д. Рак

Какие-то знания английского языка Пушкин приобрел, кажется, еще в детстве, но судить о них нет оснований и возможности, т. к. свидетельства его родных и знакомых обнаруживают в этой части явные ошибки памяти и домыслы, не позволяющие оценить достоверно истинное положение вещей. С. Л. Пушкин писал, что его сын «первое воспитание получил в родительском доме, где учился языкам — русскому, французскому, немецкому и английскому» (Биографическая заметка отца поэта С. Л. Пушкина / Публ. П. Щ[еголева] // Огонек. 1927. 13 февр. № 7 (203). С. 1) и, «вступив в Лицей, <…> уже этот язык знал, как знают все дети, с которыми дома говорят на этом языке» (Пушкин С. Л. Замечания на так называемую «биографию Александра Сергеевича Пушкина», помещенную в «Портретной и биографической галлерее» // ОЗ. 1841. Т. 15. № 4. С. II (отд. паг.); Цявловский. Кн. восп. С. 376). Вряд ли эти заявления можно принять в их буквальном смысле; вероятно С. Л. Пушкин приукрасил ради семейного престижа действительную картину. По воспоминаниям сестры П., когда у нее была гувернантка англичанка «M-me Бели» (по предположению М. А. Цявловского, родственница Джона Бейли (Bailey), лектора английского языка и литературы в Московском университете в 1784–1809 — Лет. ГЛМ. С. 460), «он учился и по-английски, но без успеха» (Анн. Т. 1. С. 13; П. в восп. совр. (1974). Т. 1. С. 47). Этот эпизод в Пушкинбиографии П. относился к долицейским (1806 – 15 июля 1811) годам (Летопись. Т. 1. С. 16). Приобретенные в детстве знания были, вероятно, самыми начальными и непрочными, а в Лицее, где английский язык не преподавался и отсутствовал в общении, П. должен был их основательно забыть.

Знакомство П. с английской литературой было в эти годы ограниченным и складывалось через французские и русские переводы, упоминания английских писателей, отзывы о них и оценки их творчества, отдельных произведений или даже фрагментов из них в лицейском курсе литературы, пособиях по литературе (прежде всего в «Лицее» Ж.-Ф. де Лагарпа), журналах и в произведениях и статьях французских писателей. Творческое влияние проявилось лишь эпизодически в трех ранних (1814) стихотворениях в духе Оссиана («Кольна», «Эвлега», «Осгар»), из которых первое опиралось на перевод Е. И. Кострова, бывший в это время в Лицее настольною книгою на занятиях Н. Ф. Кошанского, а два других — на «оссианическую» поэму Э.-Д. де Парни «Иснель и Аслега». Ироническое отношение к Д. Мильтону в поэме «Бова» (1814), ст.15–19, не было самостоятельной оценкой, но восходило к суждениям Вольтера в «Орлеанской девственнице» (песнь XI). В стихотворении «К сестре» (1814), ст. 34, упоминаются Д. Томсон и Т. Грей как поэты, чьи стихи, посвященные описанию природы, отвечают настроениям чувствительной молодой девушки. Но там, где заходит речь о любимых авторах самого юного поэта («Городок», «Моему Аристарху», «Послание к Ю<дину>», все — 1815), не назван ни один английский писатель, и это красноречиво говорит об отсутствии у П. в это время творческого интереса к английской литературе.

П. Я. Чаадаев рассказывал, что в послелицейский период (видимо, в 1818–1819) П. для занятий английским языком брал у него книгу английского критика и публициста Уильяма Хэзлитта (Hazlitt, 1778–1830) «Застольные беседы» (Бартенев. О Пушкине. С. 171). Если этот эпизод имел место на самом деле, то Чаадаев ошибся в названии книги (два тома «Table-Talk; or, Original Essays» вышли в 1821–1822, а в его библиотеке имелись в парижском издании 1825 г., которым располагал и П. — Каталог библиотеки П. Я. Чаадаева / Рос. гос. б-ка; Сост.: В. С. Гречанинова и др. 2-е изд., испр. и доп. М., 2000. № 331; Библиотека П. № 974) и П. брал у него, возможно, сборник того же автора «Круглый стол» («The Round Table; a Collection of Essays on Literature, Men and Manners», 1817. Vol. 1–2; в каталоге библиотеки Чаадаева не значится) (Летопись. Т. 1. С. 135, 486). В стихотворении «Деревня» («Приветствую тебя, пустынный уголок…») (1819) предполагаются отзвуки поэмы Оливера Голдсмита (Goldsmith, 1730–1774) «Покинутая деревня» («The Deserted Village», 1770), известной П., возможно, по незавершенному и остававшемуся в рукописи переводу В. А. Жуковского («Опустевшая деревня», 1805), при том что некоторые детали дают основание подозревать непосредственное обращение П. к отдельным фрагментам подлинника; не исключено, что определенную посредническую роль между П. и этим произведением английского поэта сыграл Н. И. Тургенев, который мог акцентировать в поэме то, что допускало ее восприятие в антикрепостническом духе. Одним из источников сведений об Англии и в т. ч. об английской литературе служили П. слышанные лично или через посредников рассказы побывавших там русских людей (Д. П. Северина, К. Н. Батюшкова, П. И. Полетики, Д. Н. Блудова, Н. И. Кривцова). Несомненно, П. было известно ходившее по рукам среди его друзей рукописное «Письмо об Англии», присланное в 1819 из Лондона С. И. Тургеневым. Увлечение поэзией Байрона, начавшееся в России в 1819, породило в литературных кругах интерес к изучению английского языка, захвативший в какой-то мере и П. В Гурзуфе (август 1820), а может быть, еще и раньше, на Кавказе, он занимался английским языком с Н. Н. Раевским-младшим; они читали, кажется, байроновского «Корсара», прибегая, возможно, в некоторых затруднительных случаях к помощи Ек. Н. Раевской, о чем до нас дошли очень неопределенные сведения (Бартенев. О Пушкине. С. 150; Анненков. Пушкин. С. 151; Грот. С. 52–53; П. в восп. совр. (1985). Т. 1. С. 220; Недзельский. С. 29–30; Летопись. Т. 1. С. 197). К этому же времени относятся, вероятно, и опыты друзей в переводе отрывков из «Гяура» с английского на французский, а с него на русский язык (Акад. II, 469, 990; ПД ф. 244, оп. 3, № 38; Рукою П. С. 27–29).

На этот раз обращение П. к английским подлинникам было недолговременным и осталось без продолжения. В течение следующих восьми лет пробудившийся у него интерес к английской литературе, стимулировавшийся в немалой степени растущим к ней вниманием во Франции, удовлетворялся через посредство французских и русских переводов и попадавших в его поле зрения на юге и в михайловской ссылке статей во французской и отечественной периодике, посвященных текущей английской литературе и отдельным ее представителям. По этим источникам ему становились известны английские слова и фразы, изредка употреблявшиеся им в сочинениях и письмах этих лет. Тем не менее по крайней мере в двух случаях: транскрипция фамилии английского поэта R. Southey (Р. Саути) как «Саувей» с характерной для русских ошибкой в передаче изображаемого на письме сочетанием «th» английского звука «[ð]» (письмо Н. И. Гнедичу от 27 июня 1822 — Акад. XIII, 40) и «брат Лайон» (письмо П. А. Вяземскому от 8 или 10 октября 1824 — Акад. XIII, 111) — можно подозревать воспроизведение английского произношения; а читая Шекспира во французском переводе, П., как можно предположить по некоторым признакам, держал в руках и подлинник (Пушкин. 1935. Т. 7. С. 489). Но к глубокому изучению английского языка он не приступал, хотя и остро чувствовал необходимость им владеть. «Мне нужен англ.<ийский> яз.<ык>, — писал он П. А. Вяземскому из Михайловского во второй половине ноября 1825, — и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора» (Акад. XIII, 243). Выучить английский язык советовал ему и А. А. Бестужев в письме от 9 марта 1825: «…я с жаждою глотаю англинскую литературу, — сообщал он, — и душой благодарен англинскому языку — он научил меня мыслить, он обратил меня к природе — это неистощимый источник! Я готов даже сказать: Il n’y a point du salut hors la littérature Anglaise < перевод: Нет спасенья вне английской литературы>. Если можешь, учись ему. Ты будешь заплочен сторицею за труды» (Акад. XIII, 150).

Байрон был первым сильным и стойким, сохранявшимся всю жизнь впечатлением П. от английской романтической поэзии, совершившим переворот в его литературных взглядах, открывшим ему «современный образец творчества» (Анн. Т. 1. С. 101), мир новых идей, образов, художественных средств, расширившим его творческие горизонты и способствовавшим преодолению одностороннего влияния французской поэзии, окостеневавшей в своих классических формах. Следы интенсивного творческого восприятия поэзии Байрона разнообразно проявляются как в общей идейно-художественной системе, так и в множестве деталей (цитатах, реминисценциях, мотивах, параллелях и др.) произведений П., созданных в 1820–1825, главным образом в «южных» поэмах и первых главах «Евгения Онегина». Освоение П. творческого опыта Байрона, как он воплотился в «Паломничестве Чайльд-Гарольда» и «восточных» поэмах («Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар» и др.), знаменовалось с самого начала его глубоким переосмыслением, приведшим к конечному развенчанию «байронического» героя и отказу от его изображения по модели его творца, равно и к существенной трансформации ряда характерных, отличительных особенностей новаторской художественной формы «байронической» поэмы. Эволюции пушкинского «байронизма» в этом направлении способствовал в немалой мере сам английский поэт, который, погрузив П. своими «восточными повестями» и «Паломничеством Чайльд-Гарольда» в самую гущу романтических понятий и представлений о поэзии, подсказал ему поэмами «Беппо» и «Дон Жуан» пути выхода из их круга. Найдя в этих произведениях для себя свежий и плодотворный поэтический образец, подтолкнувший его к созданию нового жанра — «романа в стихах», П. в его разработке опирался и на собственный опыт непринужденной «болтовни» в «Руслане и Людмиле». По мере продвижения романа влияние Байрона играло все меньшую роль, так что уже со второй главы современная П. критика заговорила о полной творческой независимости русского поэта от английского. Изучение этого вопроса, проведенное пушкинистами разных поколений, привело к выводам, согласно которым, в обобщающих формулировках настоящего времени, «соответствия или структурные параллели “Дон Жуана” и “Евгения Онегина” носят, главным образом, формальный характер», так что «комически-сатирические стихотворные поэмы Байрона послужили лишь исходным пунктом для той смены жанров, которую осуществил Пушкин в “Евгении Онегине”» (Петерс Й.-У. Пушкин, Байрон и Фридрих Шлегель: К вопросу о жанровой традиции и поэтич. структуре «Евгения Онегина» // Ars philologiae: Проф. А. Б. Муратову ко дню 60-летия. СПб., 1997. С. 54–55), и «наиболее глубоким фактором взаимодействия “Дон Жуана” и “Онегина” стал отказ Пушкина от повествовательной манеры Байрона» (Гаррард Дж. Сравнительный анализ героинь «Дон Жуана» Байрона и «Евгения Онегина» Пушкина // ВЛ. 1996. № 6. Нояб.–дек. С. 156). Как показали новейшие исследования (А. А. Долинин), эта самостоятельность в определенной мере обуславливалась незнанием английского языка и вынужденным поэтому восприятием английских писателей через французские прозаические переложения и чужие критические оценки, что позволяло П. «создавать для себя идеальные модели их творчества, абстрагированные от поэтического языка, и выделять в них те свойства, которые были созвучны его собственным художественным установкам», а тем самым получать возможность «интегрировать новые темы, структурные принципы и композиционные приемы в свою поэтическую систему, которая при этом развивалась независимо от Байрона или Шекспира». Результатом подобной встречи двух художественных систем: классической, в которой был воспитан и к которой по своему складу принадлежал П., с романтической в ее опосредствованном «байроническом» варианте — явился сплав, позволявший и позволяющий видеть в творце «южных» поэм и «Евгения Онегина» как самобытного поэта, кого влияние Байрона коснулось лишь мимоходом и слегка, не оставив значительного следа, так и, при желании, подражателя Байрона, обильно и разнообразно заимствовавшего у своего литературного кумира. В постоянной борьбе этих двух точек зрения развивалось представление о пушкинском «байронизме».

Байрон пробудил у П. живейший интерес ко всей современной английской литературе, с которой русский поэт отныне основательно знакомился и которую воспринимал в том же ключе, что и поэзию «певца Гяура и Жуана» («Евгений Онегин», гл. VII, 22. 5). К этому у него было немало возможностей. Сочинения Байрона пестрели именами его литературных врагов и друзей, сатирическими выпадами против первых; в скупых комментариях французских переводчиков сообщались кое-какие первичные о некоторых из них сведения; все чаще произведения английских писателей переводились на французский и русский языки, а в журналах, как французских, так и отечественных, появлялись на них рецензии и статьи об английской литературе. Таким образом возникали условия для широкого ее обозрения. В период южной ссылки, в Одессе некоторые сведения об английской литературе П. мог получать от знакомых англичан, каковыми были: врач, «глухой философ» Уильям Хатчинсон (Гутчинсон; Hutchinson, 1793–1850), у которого он брал «уроки чистого афеизма» (письмо П. А. Вяземскому (?) от апреля – 1-й половины мая (?) 1824; Акад. XIII, 92); некто Слоан (Sloan, 1794–1871), воспитатель гр. М. Д. Бутурлина; Чарлз Эдвард Полит Томсон (Thomson, 1799–1841), в дальнейшем член парламента и лидер партии вигов, сын богатого английского негоцианта, снабжавший, по свидетельству Ф. В. Булгарина, некоторых будущих декабристов запрещенными либеральными газетами и брошюрами (Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение / Изд. подгот. А. И. Рейтблат. М., 1998. С. 203). С 1824 важным источником сведений об английской литературе и ее оценок в романтическом ключе мог и должен был, по-видимому, стать для П. начавший выходить во Франции журнал «Le Globe», уделявший ей, как и вообще политической и общественной жизни Англии, большое внимание; однако вопрос о том, насколько было доступно ссыльному поэту это периодическое издание, не подвергался обстоятельному изучению.

Гл. англ. поэты того времени были П. известны хотя бы по имени, и если нек-рых из них (напр., У. Вордсворта и С. Т. Кольриджа) он в годы ссылки еще ни разу не упомянул, то о других имел по крайней мере частичное представление и выносил самостоятельные суждения. В 1821 П. читал поэму Т. Мура «Лалла Рук» и составил о ней невыгодное мнение, равно как и о поэме Р. Саути «Родрик, последний из готов». Вместе с тем именно этих поэтов, а также В. Скотта он поставил в один ряд с Байроном как определяющих лицо совр. англ. поэзии (письмо А. А. Бестужеву от конца мая – нач. июня 1825 — Акад. XIII, 177; «<Возражение на статью А. Бестужева “Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов”>», 1825 — Акад. XI, 25). 27 июня 1822 П. писал Н. И. Гнедичу: «Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии робкой и жеманной. Тогда некоторые люди упадут, и посмотрим, где очутится Ив. Ив. Дмитриев — с своими чувствами и мыслями, взятыми из Флориана и Легуве» (Акад. XIII, 40). Через год, убеждая П. А. Вяземского написать предисл. к 2-му изд. «Руслана и