Ранневизайтийская литература: авторы и произведения
В творчестве Романа определились основы церковного сладкогласия (хорового песнопения), и византийская, а вслед за ней и русская Церковь прославила его как святого, получившего дар источать «услады сладкопения» от самой Богоматери, и сохранила — хотя и в очень небольшом объёме — его гимны в богослужебной практике. До нас дошло 85 (из предполагаемых 1000) кондаков Романа. Кондак — особый жанр византийской гимнографии, популярный в V—VI вв. Кондак включал от 18 до 24 больших строф, или икосов (греч. «икос» — «дом»). Все они, кроме первой, имели общую ритмическую структуру и одинаковое окончание — рефрен. Первая строфа, или зачин, кондака называлась кукулием (в переводе с греческого «капюшон»). Кукулий, как и икосы, оканчивался рефреном, но отличался ритмическим рисунком. Кондак не вполне соответствовал традиционным нормам византийской литературы, ведь он писался не привычным для античности метрическим, а близким к народному творчеству тоническим стихом. Византийская литературная теория даже не могла определить, стихи это или проза.
Роман Сладкопевец во многом изменил традиционную форму кондака. До него кондаки в основном писали трёхстопным анапестом, что придавало звучанию монотонность. Сладкопевец применил различные размеры, ввёл строфу со строками разной длины. Его гимны начинают звучать напряжённо и призывно. Он часто использовал также ассонансы (созвучия гласных) и аллитерации (созвучия согласных). Встречаются у него и элементы рифмы, и синтаксический параллелизм, т. е. повторение одинаковых конструкций для большей художественной выразительности. Гимны Сладкопевца, как правило, содержат вариации на тему какого-либо библейского сюжета. Картинные подробности и диалоги помогали слушателям живее воспринимать события Священной истории. Кондак «На усопших» прославляет блаженную жизнь обитателей рая. Он состоит из шести строф. В кукулии семь строк, в остальных строфах — по девять. В последних строках всех строф рефреном повторяется слово «Аллилуйя!» («Славься, Господь!»), которое возглашают жители рая. Логика и строение фраз в каждой из строф подводят к этому возгласу, так что он оказывается смысловым и синтаксическим завершением строфы, а не формальным «довеском».
Главная мысль автора сформулирована в восклицании, с которого начинается гимн:
Сколь сладостны кущи твои
и возлюбленны,
Боже и Господи сил!
(Здесь и далее перевод С. С. Аверинцева.)
Каждая строфа кондака — новое подтверждение этой мысли. Те, кто обитает в раю, вечно восхваляют Господа «давидовым напевом» — «Аллилуйя!», следовательно, только там истинное счастье. Воззрев на радости земные, понимаешь, сколь «горька чаша житейская». Блаженны лишь жители небес. Здесь, на земле, все несчастны: кто вчера был горд и возвышен, сегодня голоден и плетётся с сумой. На этом свете плохо всем:
Неженатый в тоске угрызается,
А женатый в суете надрывается».
Бездетный грустит, у многодетного много забот.
Чтобы угодить своему чреву, обитатель земли с риском для жизни пускается по бурному морю. Блаженным усопшим это незнакомо. Ужаснее всего то, что на земле люди умирают, и тот, с кем ты вчера беседовал, ныне лежит бездыханен:
Онемели уста говорливые,
Угасли очи проворные...
Поэтому следует бояться Бога и восхвалять его, чтобы (так можно продолжить недоконченную Романом мысль) достичь единственного истинного блаженства на небесах.
КАК РОМАН СЛАДКОПЕВЕЦ ПРИОБРЁЛ СВОЙ ПОЭТИЧЕСКИЙ ДАР
Легенда рассказывает, что однажды ночью во сне Роману явилась Богоматерь, которая держала в руках некую хартию (рукопись). Лева Мария протянула Сладкопевцу один из листов хартии и повелела съесть его. Несмотря на великий страх, объявший душу Романа, он всё же решился отверзнуть уста и проглотить лист. Проснувшись на следующее утро, Сладкопевец, движимый небесной силой, взошёл на амвон (возвышение внутри церкви) и начал пес-нословить. Согласно преданию, первым его песнопением стала похвала Богородице. Часть этой похвалы до сих пор исполняется во время православного богослужения, как и сочинённый Сладкопевцем кондак на Рождество Христово.
КОНДАК «О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ ИУДИНОМ»
Главные особенности поэзии Романа Сладкопевца наглядно (насколько это позволяет перевод) иллюстрирует кондак «О предательстве Иудином». Гимн посвящён новозаветному сюжету — предательству апостола Иуды. Деяние Иуды в глазах автора столь ужасно и немыслимо, что даже непонятно,
Как море гнев сдержало,
Как небо на землю не пало,
Как мира строение устояло...
(Здесь и далее перевод С. С. Аверинцева.)
Грех Иуды лёг печатью на весь человеческий род, поэтому в рефрене строфа за строфой повторяется просьба к Богу:
Смилуйся, смилуйся, смилуйся
Над нами, о мир подьемлюший
И объемлющий!
Традиционный для молитв повтор одного слова (или фразы), рифма («подъемлюший» — «обьемлюший»), ритмический перебой в последней строке (один ударный слог вместо трёх) — вот наиболее характерные поэтические приёмы Романа.
Самые яркие и важные для автора образы выносятся в три короткие строки, которые вставляются между длинными, разрезая каждую строфу пополам. Эти строки обычно связаны простейшими рифмами и за счёт ритмического перепада становятся ударным, кульминационным элементом строфы. Несложными, казалось бы, средствами Роман Сладкопевец добивается большой эмоциональной насыщенности стиха:
...Вот испил от вина благодатного
Тать, и пяту подъял, по Писанию,
И вышел из овчарни,
Оставив агниев стадо
Для волчьей стаи ада.
Михаил Пселл (1018 — около 1078 или около 1096)
Ярчайшим явлением византийской культуры было творчество Михаила Пселла, опытного царедворца и учёного-энциклопедиста, писавшего труды по математике и агрономии, медицине и праву, физике и военному делу, истории и философии.
Пселл родился и вырос в Константинополе, в семье небогатых родителей. Курс риторики он прошёл у известного византийского учёного Иоанна Мавропода. Государственная карьера Пселла началась с должности императорского секретаря. По его собственным словам, «ворота дворца ему открыла... учёность». Затем Пселл стал ближайшим советником императора Константина IX Мономаха (1042—1055 гг.), первым ритором государства, возглавил философский факультет высшего училища, основанного в 1045 г. в Константинополе. Император наградил его титулами, подарил дом, монастыри, земельные владения. Пселл служил при восьми .византийских правителях и всегда оказывал значительное влияние на политику государства. Особые отношения сложились у Пселла с императором Михаилом VII Дукой (1071 — 1078 гг.), воспитателем и другом которого он был. Наследие Пселла огромно, однако современные исследователи больше всего ценят его историческое сочинение «Хронография» (сам Пселл не считал этот труд своим главным детищем). «Хронография» рассказывает о жизни и деяниях 12 византийских венценосцев, начиная с Василия II Болгаробойцы (976—1025 гг.) и заканчивая Михаилом VII Дукой. Это прежде всего мемуары. Автор по своему произволу отбирает факты, сам определяет порядок изложения, вводит в повествование собственную оценку. Пселл никогда не копирует своих предшественников и отказывается от хронологического расположения событий.
Одним из первых в мировой литературе он открывает и изображает противоречивость человеческой личности. Отсюда вытекают и новые композиционные принципы. Схему изложения деяний Пселл берёт из античной биографии, однако в «Хронографии» эта схема более подвижна. Для Пселла важно не просто перечислить свойства императоров, но нарисовать психологический портрет каждого из них. О биографии Константина IX Пселл говорит: «...составлен он (рассказ о жизни императора. — Прим.ред.) по законам правды, а не риторики, и как бы уподобляется и сопереживает царю». В биографии Василия II событие упоминается лишь в том случае, если оно может служить иллюстрацией изменений в характере императора. Глава, посвящённая Михаилу IV, начинается с рассказа о его восшествии на престол и похоронах его предшественника Романа III. «Эту погребальную процессию видел и я, в то время ещё безбородый, только обратившийся к поэтическим произведениям», — отмечает Пселл. Далее идёт краткая характеристика императора, нрав которого заставляет автора «раздваиваться в своих суждениях»: если забыть преступления Михаила IV, то он покажется одним из лучших государственных деятелей. Несмотря на недостаток учёности, «с ним не мог бы поспорить ни один из прославленных императоров», ибо он «не позволял страстям повелевать рассудком, но сам повелевал страстями... Грозным был его взгляд, но ещё более грозной и всегда готовой к отпору была душа Михаила» (здесь сопоставляются черты внешности и характера).
Пселл пишет о том, как изменился Михаил к царице Зое: сначала государь «сохранял доброе расположение» к ней, а потом «запер на женской половине». Автор объясняет это болезнью императора: тот страдал эпилепсией. Далее читатель узнаёт, что припадки у Михаила случались неожиданно, а потому он «почти не устраивал выходов и неохотно появлялся на людях». Однажды император упал в припадке, когда переправлялся на коне через ручей. «Я поведал о больном императоре — посмотрим теперь на него в добром здравии», — переходит к другой теме повествования Пселл. Следует короткий рассказ о государственной деятельности Михаила — о его внешней политике, налогах и устройстве войска. И вновь автор возвращается к болезни: слабое здоровье заставляет подумать о возможных преемниках. Эти размышления Пселл представил в виде разговора Михаила с братом Иоанном, предлагающим императору усыновить «сына сестры Марии — Михаила-младшего, которому доверено начальствование над... телохранителями». Иоанн убеждает брата: «Получит он только звонкий титул, служить тебе станет лучше прежнего, для тебя будет рабом и место займёт самое низкое». Михаил последовал совету, и это явилось для Пселла поводом рассказать о племяннике императора. Выясняется, что отец Михаила-младшего «происходил из самой захудалой деревни в какой-то глуши», но потом стал баловнем судьбы. Однако, едко замечает Пселл, «как вообразивший себя Гераклом пигмей ни старается уподобиться герою, как ни заворачивается в львиную шкуру и ни пыхтит над палицей, всё равно его легко можно распознать по виду». Сам же Михаил-младший был ужасным лицемером — «питал злые намерения и желания, пренебрегал своими благодетелями», но «всё это он умел прятать под притворной маской». И снова автор «Хронографии» возвращается к теме болезни: император стал страдать от водянки. Пытаясь избавиться от недуга, Михаил отстроил монастырскую церковь, «сообщил неописуемую красоту гармонии зданий... озарил весь храм сиянием золотых мозаик и искусством художников... Но всё было впустую, срок его жизни подходил к концу, тело разлагалось, и поэтому он стал готовить себя к грядущему суду и захотел удалить с души налипшую на неё грязь». Для этого царь щедро одарял монастыри, оказывал почитание святым аскетам, «надевал на себя их рубище, укладывал подвижников на царскую постель, а сам растягивался на низком ложе, подложив себе под голову большой камень».
Прежде чем перейти к описанию пострига и кончины императора, которое бы логично продолжило рассказ о болезни и приготовлениях к смерти, Пселл неожиданно вставляет эпизод, посвящённый подавлению восстания в Болгарии. Подробный рассказ о крупной внешнеполитической акции Михаила IV вводится лишь единственный раз — как пример деятельности императора (ведь деятельность — проявление характера), ибо «было бы долго перечислять всё, что он сделал и как распорядился во время внутренних мятежей и внешних войн». Завершается биография императора Михаила тем, что он отказался от власти и поселился в монастыре, где «окончил жизнь в великом подвиге». «Во время своего царствования он многое замыслил и многое совершил и лишь в редких случаях терпел неудачи; исследуя и сопоставляя его деяния, я нахожу, что успехов у него было больше, чем промахов...» — подытоживает Михаил Пселл.