К вопросу о частях речи

Эта работа представляет собой попытку ответить на вопрос: на каком основании выделяются группировки слов, называемые частями речи? Или иначе, - на чем основано традиционное распределение слов по частям речи? Материалом для анализа послужили известные мне индоевропейские языки (в той мере, в какой затронутые в статье факты являются общими для них всех).

Высказывания по вопросу о том, на чем основано традиционное распределение слов по частям речи, многочисленны, разнообразны, но очень неясны и противоречивы. Для краткости ограничусь лишь указанием на существо разногласий по этому вопросу (хотя, вероятно, было бы благоразумнее дать их подробный обзор, за которым, как за дымовой завесой можно было бы при желании укрыться от необходимости самостоятельного решения вопроса и от связанной с этим ответственности).

Выделяются отдельные части речи на основании присущего словам, относимым к данной группировке, одного ведущего признака, или они выделяются на основании совокупности разнообразных признаков, из которых ни один нельзя назвать ведущим? Если верно первое, то что является этим ведущим признаком? Лексическое значение слова? Его грамматическое значение? Заключенная в нем логическая категория? Его связь с грамматическими категориями? Его морфологическая природа? Его синтаксическая функция? и т.д. Выделяются разные части речи на одном или на разных основаниях?

Раз можно спорить о том, что является основанием, по которому выделяются части речи, совершенно очевидно, что распределение слов по частям речи - не результат логической операции, называемой классификацией, поскольку последняя, как известно, подчиняется всем правилам деления общего понятия и, в частности, тому основному правилу, что деление должно производиться по одному и тому же существенному и, конечно, совершенно определенному основанию. Там, где само основание деления неочевидно, нуждается в определении, там, конечно, не может быть речи о классификации в научном смысле слова. Еще Л.В. Щерба в своей замечательной статье "О частях речи в русском языке" сказал: "Хотя, подводя отдельные слова под ту или иную категорию (части речи), мы получаем своего рода классификацию слов, однако, самое различение "частей речи" едва ли можно считать результатом "научной" классификации слов" [1].

Распределение слов по частям речи явно не удовлетворяет и другому основному правилу деления объема понятия, а именно - тому правилу, что члены деления должны взаимно исключать друг друга. Так, местоимение оказывается в то же время существительным или прилагательным (в обычной терминологии "местоименные существительные" и "местоименные прилагательные"). И это было уже отмечено Л.В. Щербой. "Если в вопросе о частях речи, - говорит он в той же статье, - мы имеем дело не с классификацией слов, то может случиться, что одно и то же слово окажется одновременно подводимым под разные категории" [2].

Распределение слов по частям речи явно не удовлетворяет и третьему основному правилу деления объема понятия, т.е. тому правилу, что объем всех членов деления в совокупности должен равняться объему делимого понятия. "Поскольку опять-таки, - говорит Л.В. Щерба, - мы имеем дело не с классификацией, нечего опасаться, что некоторые слова никуда не подойдут - значит они действительно не подводятся нами ни под какую категорию" [3].

Нельзя, однако, согласиться с утверждением Л.В. Щербы, что "всякая классификация подразумевает некоторый субъективизм классификатора, в частности до некоторой степени произвольно выбранный principium divisionis" [4]. Субъективна только такая классификация, которая не считается с тем, является ли признак, по которому производится деление на классы, существенным для объекта классификации. Так, субъективна приводимая в качестве примера Л.В. Щербой классификация слов на слова, вызывающие приятные эмоции, и слова безразличные. Но никак нельзя считать субъективной, например, созданную Д.И. Менделеевым периодическую систему элементов, которая представляет собой классификацию, вполне удовлетворяющую основным правилам деления объема понятия и основанную на наиболее существенном признаке объекта классификации - атомном весе элементов. С материалистической точки зрения не человек навязывает природе научную классификацию, а наоборот. "Отвлеченность общего понятия "лошадь" по отношению к обнимаемым им конкретным частным случаям, - говорит К.А. Тимирязев, - не уничтожает того реального факта, что лошадь как группа сходных существ, т.е. все лошади, резко отличается от других групп сходных между собой существ, каковы осел, зебра, квагга и т.д. Эти грани, эти разорванные звенья органической цепи не внесены человеком в природу, а навязаны ему самой природой" [5].

Нам, лингвистам, едва ли целесообразно, уподобляясь страусам, прятаться от того факта, что наши познания в области природы слова, и в частности его грамматической природы, еще не достаточно глубоки для того, чтобы можно было построить грамматическую классификацию слов в научном смысле этого слова, и что постепенно возникшее и закрепившееся в традиции распределение слов по частям речи - еще не классификация, а только констатация того, что среди слов есть группировки, объединенные теми или другими общими и более или менее существенными, но не всегда ясными признаками. Распределяя слова по частям речи, т.е. утверждая, что среди слов есть так называемые существительные, прилагательные, глаголы и т.д., мы, примерно, делаем то же самое, как если бы мы, суммируя то, что мы знаем об окружающих нас людях, сказали, что среди них есть блондины, есть брюнеты, есть математики, есть профессора, а есть и умные люди. Смешно было бы, конечно, спорить о том, на каком основании произведено это деление в целом. Но можно было бы определить, на каком основании выделена каждая из этих групп в отдельности, и если такое основание, как имеет место в случае с частями речи, неясно, хотя и более или менее существенно, - определить его не только можно, но и должно.

Было сделано немало попыток истолковать традиционное распределение слов по частям речи как некую стройную и последовательную "систему", т.е. как классификацию. Пожалуй, наиболее типична попытка датского ученого В. Брендаля, который утверждал, что распределение слов по частям речи основано исключительно на подводимости слов под одну из четырех логических категорий - сущность, отношение, качество и количество - или сочетание этих логических категорий. Так, по Брендалю, значение предлога - это отношение, имени существительного - сущность, наречия - качество, числительного - количества, глагола - сочетание отношения и качества, местоимения - сочетание сущности и количества, союза - сочетание отношения и количества и т.д. [6]. Априорность этой схемы совершенно очевидна. Однако в сущности априорно и всякое истолкование частей речи как стройной "системы" - все равно, семантической, морфологической, синтаксической или даже семантико-морфолого-синтаксической.

Из сказанного следует, что нашим методом будет отказ от поисков единого основания распределения слов по частям речи - будь то один ведущий признак или совокупность тех же признаков, т.е. отказ от стремления найти стройность там, где стройности может не быть.

Начнем с наиболее ясного случая - с существительного. Едва ли может быть сомнение в том, что группировку слов, называемых существительными, объединяет наличие в словах, относящихся к этой группировке особого грамматического значения - значения "предметности", иначе "существительности", "субстантивности" и т.д., которое сопутствует лексическому значению слова. Вне сочетания с этим грамматическим значением лексическое значение существительного бесформенно. Функция этого грамматического значения, очевидно, в том и заключается, чтобы придать определенную форму тому, что является материалом нашей мысли. Другими словами, значение это как бы формально по самому своему содержанию. Именно поэтому это грамматическое значение невозможно отделить от лексического значения, которому оно сопутствует, и содержание этого грамматического значения чрезвычайно трудно определить. В сущности, это грамматическое значение и не может быть определено иначе, как путем описания его функции.

Так, можно сказать, например, что любое существительное, даже если оно обозначает не отдельную вещь или предмет внешнего мира (т.е. нечто обладающее известной самостоятельностью или отдельностью и в объективной действительности), а качество, действие, отношение или любое отвлеченное понятие (т.е. нечто в объективной действительности такой самостоятельностью не обладающее), - все же представляет это качество, действие, отношение и т.д. таким же самостоятельным или отдельным предметом мысли, каким оно всегда представляет отдельную вещь или предмет внешнего мира. Поэтому, определяя существительное как слово, обозначающее предмет, мы, в сущности, лишь приводим пример типичного слова с данными грамматическим значением, но не раскрываем самого этого грамматического значения. Иначе говоря, желая дать представление о том, как оформлен материал нашей мысли в существительном, мы лишь даем представление о том, какой материал нашей мысли бывает всегда оформлен в существительное.

Определение существительного как слова, обозначающего предмет, есть, в сущности, признание того, что непосредственное определение грамматического значения существительного невозможно в силу формального этого значения и что приходится ограничиться некоторым суррогатом такого определения. Однако это элементарное определение существительного отнюдь не хуже, чем встречающиеся в научных грамматиках определения существительного как слова, выражающего "предметность" (а что такое "предметность"? - то, что выражает существительное, т.е., очевидно, "существительность"?), как слова, выражающего "предмет в грамматическом смысле слова" (а что такое "предмет в грамматическом смысле слова"? - очевидно, опять-таки грамматическое значение существительного, т.е. "существительность"?) и тому подобные определения, которые, как в порочном круге, определяют неизвестное через само это неизвестное (примерно: "существительное есть слово, имеющее значение существительности").

Вместе с тем из того, что содержанием лексического значения существительного только в сравнительно небольшом количестве случаев бывает предмет (например, в таких существительных, как "стол", "стул", "карандаш" и т.п.), а очень часто бывает качество, действие, отношение и т.д. (например, в существительных "красота", "высота", "хождение", "езда", "связь", "равенство" и т.п.), - очевидно, что существительное всегда "предметно" только в своем грамматическом значении, тогда как в своем лексическом значении оно может быть как "предметно" ("стол", "стул" и т.п.), так и "непредметно" ("красота", "хождение", "равенство" и т.д.), т.е. что "предметность" существительного есть его грамматическое, а не лексическое значение.

Все это вещи довольно известные, хотя и забытые. Однако здесь "предметность" интересует нас только как основание, по которому слова выделяются в грамматическую группировку существительных. Дело в том, что очень часто указывается, что основание, по которому слова выделяются в грамматическую группировку существительных, - это не только значение "предметности" (при этом часто забывают оговорить, что речь идет о грамматическом, а не о лексическом значении), но также и определенные морфологические и синтаксические свойства слова (т.е., например, в русском языке - характерные для существительного словообразовательные элементы, связь с категориями падежа, числа и рода, определенного рода сочетаемость с другими словами, способность выступать в определенной синтаксической функции, и т.д.). Верно ли это? Нетрудно убедиться в том, что грамматическое значение существительного и его морфологические и синтаксические свойства отнюдь не в равной мере - его признаки. Это очевидно хотя бы из того, что нет языка, в котором не было бы существительных, и что грамматическое значение существительных, т.е. значение "предметности" во всех языках одинаково, т.е. обязательно, тогда как морфологические и синтаксические свойства существительных очень различны в разных языках, т.е. ни один из них в отдельности не обязателен.

Грамматическое значение "предметности", как и всякое грамматическое значение, имеет определенные внешние выразители или формальные показатели. Если бы оно не имело таких внешних выразителей, оно не было бы значением, т.е. языковым явлением. Такими внешними выразителями грамматического значения "предметности" и являются морфологические и синтаксические свойства существительного. Таким образом, морфологические и синтаксические свойства существительного - его признаки только постольку, поскольку они - внешние выразители присущего существительному грамматического значения "предметности". Другими словами, только наличие в слове грамматического значения "предметности" делает это слово существительным, но о наличии в слове этого значения мы не можем узнать иначе, чем через посредство определенных внешних выразителей этого значения, т.е. через посредство присущих существительному формальных (морфологических и синтаксических) свойств. Так, русское слово "доброта" является существительным потому, что в отличие от слов "добрый", "добреть" и т.п. оно обладает грамматическим значением "предметности", но о том, что оно обладает этим значением, мы знаем благодаря его суффиксу, его связи с категориями падежа, числа и рода, его роли подлежащего или дополнения и т.д.

Отсюда очевидно, что неправ Брендель, который утверждает, что принадлежность слова к существительным (или к другой части речи) совершенно не связана с его морфологическими или синтаксическими свойствами и основана только на значении этого слова. Отрывая грамматическое значение существительного от его морфологических и синтаксических свойств, он игнорирует природу грамматического значения. Значение "предметности" и морфологические и синтаксические свойства существительного - это разные стороны одного целого. У Брендаля значение существительного - это логическое понятие, т.е. нечто, лишенное языковой специфики.

С другой стороны, поскольку как морфологические, так и синтаксические свойства существительного выявляются в равной мере лишь внешними выразителями значения "предметности", очевидно, что вовсе не обязательно в каждом отдельном случае наличие как морфологических, так и синтаксических показателей. Очень часто один морфологический показатель (например, суффикс, характерный для существительного в словах "доброта", "красота", "высота" и т.д.) заставляет осознать слово как существительное. Однако не менее часто (особенно в языках аналитического строя) одна синтаксическая функция слова заставляет осознать его в данном контексте как существительное (например, английское good в словосочетании for his good "для его пользы", но сравни a good wife "хорошая жена"). поэтому, если бы в каком-либо языке морфологические показатели вообще отсутствовали, существительные были бы в нем все равно существительными, т.е. обладали бы грамматическим значением "предметности" (хотя возможно и совпадали бы в ряде случаев по своему звуковому составу с другими частями речи, как английское good "польза" совпадает с good "хороший" и т.д.). Таким образом, грамматическое значение существительного, с одной стороны, и морфологические и синтаксические особенности существительного - с другой - это признаки отнюдь не равноправные.

Грамматические значения, подобные тому, которое обнаруживается в существительном, обнаруживаются в некоторых других частях речи - в глаголе, прилагательном и наречии. Мы не будем рассматривать их в подробности. Они уже были не раз описаны. ТаК, очень тонкий анализ их есть у А.М. Пешковского [7]. Отметим только, что значения "глагольности", "прилагательности" и "наречности" (если так можно выразиться) - это все же нечто типологически отличное от значения "предметности" (или "существительности"), поскольку последнее непроизводно от других грамматических значений, тогда как значения "глагольности" и "прилагательности" производны от значения "предметности", т.е. предполагают определенную отнесенность к существительному, а значение "наречности" производно от значений "глагольности" и "прилагателности", т.е. предполагает определенную отнесенность к глаголу или прилагательному. Поэтому, хотя основание, по которому прилагательное, глагол и наречие выделяются в особые части речи, сходно с основанием, по которому выделяется существительное, оно не совсем тождественно ему.

Но проблема частей речи была бы все же совсем простой, если бы различия между основаниями, по которым выделяются отдельные части речи, исчерпывались этим. По-видимому, однако, они этим не исчерпываются. Как это ни неприятно для грамматистов, ищущих в частях речи во что бы то ни стало последовательности и стройности или "системы", некоторые части речи явно объединяются не единым грамматическим, а единым лексическим значением.

Типичной частью речи такого рода является, конечно, числительное. В противоположность тому, что имеет место в отношении