А.С.Пушкин в жизни И.А.Гончарова
Мельник В. И.
В 1887 г., в 50–летнюю годовщину со дня роковой гибели А.С. Пушкина, И.А. Гончаров писал великому князю Константину Константиновичу Романову:"Почти все писатели новой школы, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Майков, Фет, Полонский, между прочим, и все мы, шли и идем по проложенному Пушкиным пути, следуем за ним и не сворачиваем в сторону, ибо это есть единственный торный, законченный классический путь искусства и художественного творчества".
Известно, что Гончаров наизусть знал практически всего Пушкина, беспрестанно цитируя его в своих письмах, статьях, очерках, романах. Это неоднократно отмечали современники писателя. Известный юрист Анатолий Федорович Кони, давний знакомый романиста, писал, что Гончаров "благоговел перед Пушкиным и знал наизусть не только множество его стихов, но и выдающиеся места его прозы".
Автор "Обломова" беспрестанно цитирует своего литературного кумира. Так, например, в письме от 29 июня 1857 г. к Ю.Д. Ефремовой он восклицает: "А хотелось бы сказать еще одно заветное, последнее сказание…". В письме к графу П.А. Валуеву от 6 июня 1877 г. он пишет: "Свет не карает заблуждений, но тайны требует для них" - вот светская заповедь морали, выраженная Пушкиным". Любопытно свидетельство известной русской актрисы Марии Гавриловны Савиной о пушкинском вечере, состоявшемся в Петербурге в 1875 г.: "Под впечатлением плохого чтения на Пушкинском вечере он (И.А. Гончаров - В.М.) прочел "Сцену у Фонтана", Марину… Все, что я знала наизусть из стихотворений, я должна была читать по его просьбе". Из письма к В.П. Гаевскому от 19 ноября 1875 г. становится ясно, что Гончаров вместе с М.Г. Савиной должен был участвовать в чтениях пьесы "Борис Годунов", возможно, в роли Самозванца. Нужно сказать, что читал Гончаров великолепно.
Пушкин представлял собою для Гончарова не только поэтический, но и личностный, человеческий феномен. Естественно, что Гончаров знал, как и многие его современники, не только творчество, но и биографию Пушкина, - причем весьма подробно; в письме к В.П. Авенариусу, издавшему в 1888 г. книгу "Юношеские годы Пушкина", романист заметил: "… Я все знаю, что написано в книге, так как изучал Пушкина и все подробности и мелочи его жизни…"
Гончаров объясняет в письме к Великому Князю Константину Константиновичу Романову (К.Р.) от 27 июня 1887 г., зачем необходимо такое внимательное изучение биографии: "Меня очень радует, что Вы изучили Пушкина, не только с его лицевой, но и с изнаночной стороны. Узнав детали его частной, интимной жизни, можно разгадывать яснее мотивы его произведений.
Я очень рад, что принесенная мною Вам книга о нем послужила Вам маленькой дорожкой к этому капитальному и плодотворному изучению нашего вечного образца и наставника в поэзии…"
Из письма к К.Р. от января 1884 г. мы узнаем о том, как внимательно вглядывался Гончаров в творческую лабораторию Пушкина. Он учил молодого поэта: "И у Пушкина "Бахчисарайский фонтан" и "Кавказский пленник" вовсе были не первыми: им должны были предшествовать многие, многие младенческие шаги, которые он, конечно, бросил. Нельзя же сразу в первый раз сесть да написать "Руслана и Людмилу" или "Кавказского пленника". К этим первым произведениям вела, конечно, длинная подготовительная дорога - с трудом, разочарованиями, муками одоления техники и. т. д. ".
Для Гончарова нет более высокой похвалы, чем сравнение (хотя бы и отдаленное) с Пушкиным. Так, в письме к датскому переводчику П.Б. Ганзену от 7 июня 1878 г. чрезвычайно высокая оценка драм А.К. Толстого "Смерть Иоанна Грозного" и "Царь Федор Иоаннович" выражается в том, что эти драмы можно, по мнению писателя, поставить подле "Бориса Годунова" Пушкина.
Говоря о своем первом знакомстве с творчеством Пушкина, Гончаров всегда указывал на тот эстетический фон, который оттенял значение этого знакомства. В письме к Л.А. Полонскому от 20 мая 1880 г. романист вспоминал:"… В деле поэзии мне и моим сверстникам, 15-16 - летним юношам, приходилось питаться Державиным, Дмитриевым, Озеровым, даже Херасковым, которого в школе выдавали тоже за поэта. И вдруг Пушкин! Я узнал его с "Онегина", который выходил тогда периодически, отдельными главами. Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылась вдруг и какие правды - и поэзии, и вообще жизни, притом современной, - хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках! Какая школа изящества, вкуса, для впечатлительной натуры!"
Сам Гончаров относит знакомство с поэзией Пушкина к довольно позднему периоду - к 1827-1828 гг. Можно думать, что Гончаров не обратил внимания на пушкинский сборник стихотворений, вышедший в 1826 г., хотя в это время он уже находился в Москве и, кроме того, - "читал все, что попадалось под руку, и писал сам непрестанно". Гончаров прочел сразу зрелого Пушкина, минуя его ранние опыты, разбросанные в журналах, его лирику - и это, разумеется, тоже наложило свой отпечаток на первое восторженное восприятие пушкинского творчества, резко противопоставленного Гончаровым всему допушкинскому в русской литературе.
Примерно в это же время Гончаров впервые лично увидел Пушкина. В 1880 г. во время прогулки по Рижскому взморью романист рассказал своему близкому знакомому юристу А.Ф. Кони об этой встрече: "Пушкина я видел впервые… в Москве в церкви Никитского монастыря. Я только что начинал вчитываться в него и смотрел на него более с любопытством, чем с другим чувством".
В 1832 г. состоялась вторая встреча с Пушкиным, которого Гончаров теперь воспринимал уже совсем иначе. Он к этому времени числился уже студентом Московского университета по "словесному" факультету. Очевидно, Гончаров уже сознавал свое писательское призвание, т.к. в шестнадцатом номере "Телескопа" за 1832 г. появляется первое его произведение: перевод 2-й и 3-й глав из пятой книги романа Е. Сю "Атар-Гюль". Начиная с 1831 г. Гончаров слушает лекции таких профессоров, как С.П. Шевырев, Н.И. Надеждин, И.И. Давыдов, М.Т. Каченовский. Интересно, что их лекции, как вносящие нечто новое в рутинные представления, - будущий писатель соединяет в своем сознании с тем влиянием, которое оказывала на все русское общество поэзия Пушкина: "Лекции эти были благотворны для слушателей по новости, смелости идей, языка - они сближали науку и искусство с жизнию, изломали рутину, прогнали схоластику и освежили умы слушателей – внесли здравый критический взгляд на литературу. Кроме того, производили и другое нравственное влияние, ставя идеалы добра, правды, красоты, совершенствования, прогресса и. т. д. Все это совпадало с возникавшею и в тогдашней современной литературе жизнию, внесенною, после застоя, Пушкиным и его плеядою…". В своих университетских воспоминаниях Гончаров довольно подробно повествует о посещении Пушкиным 27 сентября 1832 г. лекций Давыдова по истории русской литературы:"Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий ("Евгения Онегина", "Полтавы" и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекающиеся поэзию, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование. Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни – и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам".
Далее Гончаров описывает спор, возникший между Пушкиным и Каченовским: "… Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса (очевидно, речь шла о "Слове о полку Игореве" - В.М.), а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож" (VII, 208).
В этот раз Гончаров внимательно рассмотрел внешность своего кумира: "Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающийся - это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова, с негустыми, кудрявыми волосами" (VII, 208). Гончаров отмечает "задумчивую глубину" и "благородство" в глазах, "сдержанность светского, благовоспитанного человека" (VII, 208).
В воспоминаниях "В университете" Гончаров упоминает "литературный антагонизм" между историком Михаилом Трофимовичем Каченовским и Пушкиным, при этом он особенно подчеркивает, что этот антагонизм - "известный". Это свидетельствует о том, что будущий писатель, сидя в университетской аудитории и слушая таких ученых, как М.Т. Каченовский, Н.Н. Надеждин, видел в последних не только обычных профессоров, но и литераторов, имевших непосредственное отношение к Пушкину. Учитывая, что Гончаров буквально боготворил автора "Евгения Онегина", можно догадываться о степени его интереса к личности и мнениям Каченовского или Надеждина.
Трудно сказать, в какой степени был известен "антагонизм" Пушкина и Каченовского студенту Гончарову. Ведь начался конфликт еще в 1820-м году после опубликования в "Вестнике Европы" Каченовского статьи А.Г. Глаголева о "Руслане и Людмиле". В статье поэма Пушкина уподоблялась мужику "в армяке, лаптях", который ввалился в московское благородное собрание.
В дальнейшем в "Вестнике Европы" находили себе место и иные неблагожелательные отзыва о Пушкине. Пушкин посвятил Каченовскому целый ряд эпиграмм: "Хаврониос! Ругатель закоснелый…" (1820), где Каченовский назван "глупым невеждой", "Жив, жив курилка!" (1825), в которой Пушкин назвал своего оппонента "сухим, скучным, грубым" и "завистью размученным", "Словесность русская больна" (1825), "Охотник до журнальной драки" (1825), "Литературные известия", "Журналами обиженный жестоко" (1825) и др.
Интерес воспоминаний Гончарова состоит в том, что противники, ведшие давнюю, более чем десятилетнюю, литературную полемику, впервые лично встретились в студенческой аудитории Московского университета. Едва ли это была не единственная их встреча, на которой довелось присутствовать Гончарову.
В 1834 г. писатель оканчивает курс в Московском университете и с конца 1834 г. по апрель 1835 г. служит секретарем в канцелярии губернатора в Симбирске.
Двадцатидвухлетний Гончаров прибыл в Симбирск летом 1834 г., т. е. менее чем через год после пребывания здесь Пушкина. О поездке Пушкина в Оренбург для написания истории пугачевского бунта и о днях, проведенных поэтом в Симбирске Гончаров, несомненно, знал. Главным источником сведений для него должен был быть симбирский губернатор Александр Михайлович Загряжский, дальний родственник Пушкина. В его симбирском доме Пушкин появился 9 сентября 1833 г. Поэта уже поджидало в доме губернатора письмо от жены Натальи Николаевны. Выполняя просьбу литератора Владимира Федоровича Одоевского, Пушкин узнал о благополучном исходе дела отчима Одоевского П.Д. Сеченева. Именно Загряжский помогал Пушкину организовать его поездку в село Языково, вотчину поэта Н.М. Языкова. Пушкин провел в доме губернатора несколько дней. Загряжский подарил ему карту Екатеринославской губернии 1821 г., на которой Пушкин написал: "Карта, принадлежавшая Императору Александру Павловичу. Получена в Симбирске от А.М. Загряжского 14 сентября 1833 года".
Возможно, что за обедами в доме губернатора Пушкин говорил о цели своего путешествия, о житейских делах. Ведь между дальними родственниками были приятельские отношения. Известно, что они поддерживались и позже, когда Загряжские перебрались в Петербург. Более того, младший брат Пушкина Лев Сергеевич женился на дочери Загряжского.
В своих воспоминаниях "На родине" Гончаров отмечает тягу Загряжского к рассказам об известных людях: "Некоторые из его рассказов так и просились под перо. Если бы я мог предвидеть, что когда-нибудь буду писать для печати, я внес бы некоторые рассказы в памятную книжечку… Особенно интересны у него выходили характеристики некоторых известных, громких личностей, с которыми он был в сношениях личных или служебных". Нет сомнения, что среди этих известных, громких личностей Пушкин представлял для Гончарова наибольший интерес, и он не мог не спросить губернатора о пребывании поэта в Симбирске.
В воспоминаниях "На родине" (1887) Гончаров часто цитирует Пушкина и, более того, явно изображает Загряжского в свете образа пушкинского Онегина: он настойчиво проводит через весь очерк эту параллель, акцентируя внешний "дендизм" Загряжского, его поверхностный блеск, его своеобразную талантливость и блеск натуры - и в то же время внутреннюю пустоту, франтовство и пр. Имя Онегина часто стоит в воспоминаниях рядом с именем Загряжского. Это еще раз подтверждает, что разговоры о Пушкине у губернатора и его молодого начальника канцелярии, жаркого поклонника Пушкина, несомненно были.
Однако есть загадка в том, что в "На родине" нет и намека на эти разговоры. В чем же дело? Ответ может заключаться, во-первых, в личности Загряжского и, во-вторых, в известных принципах Гончарова, высказанных им в статье "Нарушение воли".
Личность Загряжского, по мнению краеведа П.Е. Бейсова, идеализирована в воспоминаниях Гончарова - однако вряд ли это на самом деле так. В очерке "На родине" дан высокохудожественный образ симбирского губернатора, в котором причудливо сочетаются самые разнообразные черты характера. Притом Гончарова интересует Загряжский не столько как губернатор и государственный деятель, сколько как артистическая, определенного типа личность.
В частности, Гончаров подчеркивает в Загряжском его страсть к художественным преувеличениям в рассказах о встречах с известными людьми: "У него в натуре была артистическая жилка и он, как художник, всегда иллюстрировал портреты разных героев, например, выдающихся деятелей в политике, при дворе или героев Отечественной, в которой, юношей, уже участвовал, ходил брать Париж, или просто известных в обществе людей. Но вот беда: иллюстрации эти - как лиц, так и событий - отличались иногда такой виртуозностью, что и лица и события казались подчас целиком сочиненными. Иногда я замечал, при повторении некоторых рассказов, перемены, вставки. Оттого полагаться на фактическую верность их надо было с большой оглядкой. Он плел их, как кружево. Все слушали его с наслаждением, и я, кроме того, и с недоверием. Я проникал в игру его воображения, чуял, где он говорит правду, где украшает, и любовался не содержанием, а художественной формой его рассказов. Он, кажется, это угадывал и сам гнался не столько за тем, чтобы поселить в слушателе доверие к подлинности события, а чтоб произвести известный эффект - и всегда производил". Вряд ли на такого артистического мемуариста мог положиться Гончаров, чтобы позволить себе воспроизвести рассказы Загряжского о его встречах с Пушкиным. Ведь это имя было священно для Гончарова.
По приезде в Петербург он еще раз встречает Пушкина в книжной лавке А.Ф. Смирдина. В 1880 г. он упомянул об этой встрече в памятном разговоре с А.Ф. Кони: "Через несколько лет, живя в Петербурге, я встретил его у Смирдина, книгопродавца. Он говорил с ним серьезно, не улыбаясь, с деловым видом. Лицо его матовое, суженное внизу, с русыми бакенами и обильными кудрями волос врезалось в мою память и доказало мне впоследствии, как верно изобразил его Кипренский на известном портрете. Пушкин был в это время для молодежи все: все его упования, сокровенные чувства, чистейшие побуждения, все гармонические струны души, вся поэзия мыслей и ощущений, - все сводилось к нему, все исходило от него".
Литературная жизнь Гончарова в университетские годы и в период службы в Департаменте внешней торговли Министерства финансов была чрезвычайно насыщенной. Он "все свободное от службы время посвящал литературе… много переводил из Шиллера, Гете (прозаические сочинения) также из Винкельмана, отрывки