Категория чести как компонент политической ментальности конца XVIII-XIX века

Борисов С.

Романтический император", - так отозвался об императоре Павле А. С. Пушкин. Феномен романтизма, ориентации на принципы чести и рыцарства в деятельности Павла I подробно исследовал писатель - историк Н. Эйдельман:

«Честь. О ней постоянно толкуют именные указы, приказы, устные сентенции государя - привить рыцарские понятия развращенному потемкинскому и екатерининскому дворянству, - пишет Н. Эйдельман. - Павел совсем не лжет в отличие от беспрерывно лгавшей матушки. он практически всегда говорит и пишет то, что думает; правдивость Павла - черта его системы, основанной на внутренне последовательных консервативных представлениях".1

Павел освободил деятеля польского освободительного движения Костюшку, взяв с него клятву никогда не сражаться против России. "Польский герой возобновил свою клятву, - пишет прусский агент из Петербурга, - и так как он человек чести, он сдержит ее. Таким образом, если Пруссии понадобится взбунтовать Польшу, то она не сможет рассчитывать на Костюшку"2. В этом эпизоде Павел сконструировал "ситуацию чести", искусно сыграв роль рыцаря, доверяющего слову чести благородного противника.

Самые суровые приговоры павловских судов выносились по делам чести. Честь - любимая тема бесед Павла. Идея рыцарской чести вызвала к жизни и ряд других. А именно: возрастает значимость герба, цвета, формы, эмблемы, жеста. Особое значение приобретает регламентация почестей или бесчестья. Таково, например, почетное перезахоронение Петра III или позорное перехоронение Потемкина3.

"Рыцарская идея Павла, - продолжает Н. Эйдельман, - порождает определенный тон, стиль, театральность, юмор ... Насмешливое предложение русского царя всем монархам выйти на дуэль (с первыми министрами в роли секундантов) было опубликовано как бы от "третьего лица" в "Гамбургской газете"4. Напомним, что в XIV - XVI вв. в Западной Европе "совершенно особой формой рыцарской фикции в целях политической рекламы были дуэли, на которые то и дело одни государи вызывали других, но которые в действительности так никогда и не происходили». Иными словами, Павел I своим вызовом "цитирует" поведение четырехвековой давности.

"Консервативно-рыцарская утопия, полагает Н. Эйдельман, - возводилась на двух устоях ... всевластие и честь: первое предполагало монополию одного Павла на высшие понятия о чести, что никак не согласовывалось с попыткой рыцарски облагородить целое сословие. Основа рыцарства - свободная личность, сохраняющая принципы чести и в отношениях с высшими, с монархом, тогда как рыцарь - царь постоянно подавляет личную свободу .... Честь вводится приказом, деспотическим произволом, бесчестным но сути своей. В XII-XIV, даже более поздних веках, многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 году мир жил в иной системе ценностей».6

Возник конфликт между правами господствующего сословия на крепостных и личное "раскрепощение", дарованными екатерининским царствованием и породившими дворянские представления о личной чести, с одной стороны. - и деспотической павловской «реформой чести", с другой. "Возникла, - пишет Н. Эйдельман, - проблема отношений монарха и его социальной опоры".7 Вертикальная "нисходящая" трансляция монарших представлений о чести вступила в противоречие с "горизонтальной" структурой дворянской чести.

"Одним из итогов павловского четырехлетия было более резкое осознание дворянством своих прав и достоинств: "дарование" их Екатериной - первый этап этого осознания: Павловская попытка отнять вызывает "кристаллизацию", новый этап внутреннего освобождения, сопротивления ".8

Любопытна историческая аберрация восприятия фигуры Павла. Несмотря на то, что Павел запретил продавать крестьян без земли, разрешил выборы в купеческом сословии, то есть, сделал немало для улучшения жизни недворянских сословий, его деятельность воспринимается с "дворянской точки зрения".

Итак, Павел I - "русский Дон-Кихот" (как называл его Наполеон), "царь-рыцарь". ... "Мне кажется, - писал в 1853 году Л. Толстой, - что действительно характер, особенно политический, Павла I был благородный, рыцарский характер". Павел выдвинул идею чести, рыцарства, благородства в противовес якобинской идее уравнительности. И, несмотря на то, что Павел был свергнут дворянами, недовольными покушениями на их "сословную честь" со стороны монарха, - ценность чести сохранилась еще на четверть века в русском правящем классе, в частности, в деятельности Александра I.

К концу 1790-х годов великий князь Александр решил, что теория "истинной монархии" Монтескье, согласно которой определяющим для монархии является принцип чести, - наиболее подходящий для России ориентир.

"Ничто не может быть унизительнее и бесчеловечнее, как продажа людей.... К стыду России, рабство еще в ней существует...», - записал 20-летний Александр. 9

Александр I видел в правительстве выразителя интересов российского просвещенного дворянства' "От правительства же будет зависеть, - писал он, - подать поощрительный пример над казенными крестьянами, которых необходимо надобно поставить на ногу вольных мужиков. Без всякого сомнения, окажутся в российских дворянах великодушные примеры непринужденного сему подражания. Стыд, сие великое оружие, везде, где честь существует, поможет весьма для наклонения многих к тому же. И так мало-помалу Россия сбросит с себя сие постыдное рубище неволи, которым она до сего времени была прикрыта".10

Таким образом, упование на стыд, великодушие и честь являлись важнейшим компонентом политических воззрений Александра I.

Черты честолюбия, даже тщеславия отмечались в Александре I многими современниками. Не раз стремление сдержать данное для красного словца слово играло значительную роль в политических решениях Александра.

"Увидим, что лучше: заставить себя бояться или любить", - сказал Александр в декабре 1812 года. Отсюда, как отмечает Н. Ульянов, "джентльменское обращение с врагами и со всем чужеземцами вообще". Представитель Англии Кестльри за месяц до взятия Парижа с тревогой извещал лорда Ливерпулю об "опасном рыцарском настроении" Александра.20

Небезынтересны отзывы о пребывании Александра на конгрессе в Вене осенью 1814 года от агентов тайной венской полиции. Стремление Александра I ставить себя выше других, преувеличивать свою власть проявлялось "в особенности в усвоенной Государем привычке давать всевозможные торжественные обещания, которые он не всегда мог выполнить". Так, еще до вступления в Париж Александр торжественно обещал полякам восстановить царство Польское. Когда княгиня Багратион попыталась защищать противоположную точку зрения, она встретила аргументацию следующего рода: "... Это ... вопрос чести,... он дал слово полякам, ... обязан сдержать его, ... он от него не отступит, хотя бы на него обрушился весь мир"12.

Сделаем краткий вывод. Менталитет Александра I характеризовался отчетливой ориентацией на понятие чести - как в плане оценки крепостного права (стыдно, бесчестно, унизительно), так и в плане внешнеполитической деятельности - верность слову чести, стереотип рыцарского поведения, чувство оскорбленной чести (в личных отношениях с Наполеоном), Таким образом, российская политика первой четверти ХIX века в немалой степени определялась соображениями чести. В этом смысле существенные черты правления Александра являлись продолжением существенных черт царствования Павла I.

Выступление декабристов в современном политическом сознании рассматривается "под углом чести" с двух позиций.

Первая - наиболее распространенная - интерпретирует поведение декабристов как образец поведения чести.

Писатель Юлиан Семенов в ответе на вопрос интервью сказал: «Потомки петровских орлов превратили день 14 декабря 1825 года в день чести нации"13. Журналист издания "Новое время" Ирина Бродская замечает, что в декабристах "историки продолжают видеть "общественно-политическое движение", бабушки - интеллигентки - олицетворение рыцарства и чести, а кое-кто - предтеч будущего кровавого пожара".14 Руслан Аушев, президент Ингушетии в интервью, утверждает что декабристы для него - "символ чести".15

Вторая позиция интерпретирует выступление на Сенатской • площади как нарушение требований дворянской чести. Исследователи А. Алексеев и А. Георгиев пишут следующее: "Никакой военный ни до него ни после не сумел так исчерпывающе передать представления русского дворянина о чести, как это сумел сделать Пушкин в повести "Капитанская дочка"... Пушкин написал "Капитанскую дочку" уже после декабристского восстания на Сенатской площади в Петербурге, когда несколько русских офицеров, изменив присяге, подняли мятеж подчиненных им солдат. Невольно думаешь: какая же тут глубочайшая пропасть - быть казненным за нарушение присяги - и погибнуть за отказ нарушить ее"16. Иными словами, декабристы - едва ли не первые в истории дворянства нарушители принципа дворянской чести - верности присяге.

Но это - современные, в значительной степени "политические" оценки. Обратимся к ситуации начала XIX века "изнутри" и посмотрим, каким образом понятие дворянской чести преломлялись в деятельности декабристов. О том, что ценности (соображения) чести к концу XVII - началу XIX века получили наивысшее развитие у дворянского сословия, написано много. Коротко укажем на работы Ю. М. Лотмана, Я. А. Гордина17 и других. Механизмы защиты чести (чести личной, ко чести дворянски-личной, чести личности, когда личностью признавался лишь представитель правящего "военно-служилого" сословия) были разработаны до) мелочей. В то время, когда в Европе процессы "обуржуазивания" зашли куда дальше, чем в России и налицо было затухание этого ''средневекового" романтического обычая, в последней четверо и XVIII и первой четверти XIX веков в России вспыхнула «эпидемия'' кровавого выяснения вопросов чести. Как правило, вопросы реального или мнимою оскорбления чести решались на дуэли, но допускалось и самоубийство или объявление сумасшедшим как редкие, но вполне реальные механизмы урегулирования вопросов чести18.

Здесь нет времени и надобности подробно останавливаться на освещении этих вопросов, так как это потребовало бы минимум десятка страниц, а, кроме того, мы намерены это сделать в контексте рассмотрения корпоративных типов осознания и реализации "права на честь". Достаточно оговорить, что неписаный кодекс дворянской чести предполагал высокую нравственную щепетильность в поступках, затрагивающих представителей "своего" крута - дворян, и, безусловно, монарха. Перейдем к рассмотрению специфики действия фактора чести в среде дворян - революционеров.

Нельзя не отметить тот факт, что родители декабристов были людьми, высоко ценившими принцип чести. Так, Александр Федосьевич Бестужев, отец декабристов Николая, Александра, Михаила и Петра Бестужевых и писателя А. А. Бестужева - Марлинского, написал трактат "О воспитании" (1798). В нем, в частности, А. Ф. Бестужев призывал "ценить истинную честь, не смешивая ее с тщеславием, высокомерием, наглостью" и предписывал: "...Надобно, чтоб о чести и бесславии столько внушено было воспитывающимся, чтобы они честь предпочитали жизни, смерть - бесчестию..."19. Отец декабриста Якушина исповедовал принцип: "Бога бойся, царя чти, честь превыше всего"20.

Большинство декабристов следовали принципу чести в своем образе мыслей и поведении. Будущий декабрист 19-летний Василий Норов писал домой в 1812 году из действующей армии матери: "Вы знаете, маминька, долг наш Отечеству. Знаете и нас, что мы постыдились бы быть в пажах, когда честь и долг велят сражаться. И мы друг перед другом показываем, что мы русские и воспитаны в честных и благородных правилах..."21. А вот что пишет в своих мемуарах В. С. Печерин: "Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии. Из нашего и из других полков офицеры беспрестанно просили о переводе в полк к Пестелю "Там свобода! Там благородство! Там честь!»22

Высокая семиотичность поведения декабристов была отмечена Ю. М. Лотманом: "Весь облик декабриста, " писал он, - был неотделим от чувства собственного достоинства. Оно базировалось на исключительно развитом чувстве чести и на вере каждого из участников движения в то, что он - великий человек... Это заставляло каждый поступок рассматривать как имеющий высший смысл"23.

Безраздельное господство принципов чести в поведении наиболее выдающихся декабристов и спустя полторы сотни лет восхищало мыслителей. Мераб Мамардашвили говорил по этому поводу: "Когда мне приходилось приводить пример творческой и уберегающей нравственную суть человека силы формы, я пользовался обычно иллюстрацией из замечательной книги Натана Эйдельмана "Лунин''. В ней описан поразительный тип человеческого поведете в основе которого лежало только одно понятие, но незыблемое - честь. Честь есть честь, она не может обосновываться никаким содержанием целей и идеалов. Честь - понятие неизменное., она в известной степени есть случай абсолютно формального поведения, то есть поведения, которое совершено не зависит от внешних обстоятельств любого толка или деловых, содержательных целесообразностей. ... Идейная цель может оправдывать любые средства, даже если они идут вразрез с очевидностью понятия чести. А человек только чести в таком положении, наоборот, выбирает именно последнюю ... и оказывается прав. В силу неуклонного следования ей Лунин понимал то, чего не понимали другие (идеологи декабризма, например) и открывал новые человеческие возможности, иначе немыслимые. Но ясно, конечно, что для этого нужно отстаивать свое право жить, как велит совесть и долг. Это же самое естественное и абсолютное, безотносительное человеческое состояние! Казуистика "государственного мышления", логика "общего дела" не может захватить человека чести в свои сцепления"24.

Подробно рассматривал вопросы чести в и социально - политическом аспекте Николай Крюков, разрабатывавший вместе с П. И. Пестелем главный политический документ декабристов - "Русскую правду". Его "Записки" были зашиты в один мешок с "Русской правдой" и зарыты в землю, благодаря чему и сохранились. Один из разделов "Записок" так и называется «0 чести»: "Понятие о чести, - размышляет он, - есть идея, состоящая из идей также составленных, а не простых... В чрезвычайной политической свободе и в чрезвычайной неволе понятие о чести исчезает из общества ... Честь есть одно из положительных правил тех монархий, которые ничто иное суть, как ограниченный деспотизм ...»25

Характерно с точки зрения столкновения ценностей чести и требований политической борьбы поведение Ивана Дмитриевича Якушкина. В 1817 год московские участники тайного общества пришли к выводу, что цареубийство как средство достижения политических целей неприемлемо Якушкин же, вызвавшийся убить монарха, уверял, что в его намерении нет безнравственного оттенка, что его план - не убийство, а поединок. "Я решился, - вспоминал он позже, - по прибытии Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворец, из одного пистолета выстрелить в него, из другого - в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок на смерть обоих.''

А. Лебедев так комментирует намерения И. Д. Якушкина: "Якушкин словно бы силился напрямую, непосредственно сомкнуть ритуал дуэли с актом политического убийства в форме дуэли с заведомо гарантированным смертельным исходом для обеих "сторон" при свидетелях, но без секундантов"26.

А исследователи М. Одесский и Д. Фельдман из поведения Якушкина делают следующий вывод: "Очевидно, дворянину, офицеру гвардии в равной мере претили все роли, связанные с тираноборчеством судьи, палача и преступника. "Дуэльный" вариант здесь мыслился выходом из нежелательного положения. И это обусловлено не экстравагантностью "меланхолического заговорщика", но своеобразной, характерной для декабристского круга ментальностью"28

А. Лебедев рассматривает в своей книге дуэль 1824 года по мотивам "личной чести" между "аристократом" Новосильцевым и подпоручиком Семеновского полка Черновым. Дуэль эта приобрела характер политического столкновения между членом тайного общества и аристократом, презирающим достоинство простых людей. Хотя погибли оба противника, "Рылеев сознательно стремился представить Чернова жертвой политической акции. "Северное общество" превратило похороны Чернова в "первую в России уличную манифестацию". Впрочем, интересна не столько сама эта история, сколько идея, которую "по ходу" высказал А. А. Лебедев: "...Возникает искушение сказать, что и вся ситуация "великого противостояния" на Сенатской своими внешними контурами напоминает дуэльную модель, когда "вызов брошен", противники сошлись у некоей незримой черты, последние переговоры к перемирию не привели, и вот - "право первого выстрела" остается за тем, кого призвали к ответу. Не выстрел, а залп картечью грянул. Ответа последовать уже не смогло. А потом, уже задним числом, «оскорбленный"