Ужас как смешно – черный юмор против терроризма?

Андрей Цветков

Научно-публицистический вестник Век толерантности, №7, М., Центр СМИ МГУ, 2004

Почему страшные и трагические события вызывают у нас смех? Что вообще смешного может быть в терактах или авиакатастрофах? Что есть юмор и смех вообще? Эти вопросы мы пробовали решить в ходе исследования черного юмора.

Неучтенные жертвы.

Великий философ и литературовед Михаил Бахтин в 40е гг. ХХ столетия писал: «…современность принято ругать…Во времена Пушкина современники жаловались на отсутствие литературы. Нет ничего тяжелее, страшнее и скучнее, чем жить в современности…» (Бахтин, 2000). К сожалению, последнее десятилетие действительно отличается от предыдущих нарастанием напряженности прежде всего в процветающих и богатых странах. Мог ли кто-нибудь представить себе во времена Гранады и Панамы, что месть террористов за активную внешнюю политику США настигнет не гарнизон в какой-нибудь отдаленной точке света, а гордость Нью-Йорка?

Чуть более десяти лет назад среднему жителю нашей страны тяжело было даже представить себе, что террористы могут взорвать дом в Москве или захватить 700 заложников в театре. Все конфликты и напряженность были как бы далеко-далеко. Путч 91 года, переворот 93го, первая чеченская война, если и поколебали эту уверенность в полной своей безопасности, то незначительно. Основной причиной этой «иллюзорности бытия» были и остаются СМИ, особенно телевидение. Мы далеки от того, чтобы, подобно Виктору Пелевину, уподоблять телевидение «мировой закулисе», вершащей свои темные дела. Однако расстояния в современном мире по-прежнему огромны, и шансов быть лично знакомым с жертвой какого-нибудь филиппинского конфликта у большинства жителей Европы и Америки немного. А ведь именно личное знакомство с участником события или его свидетелем дает чувство сопричастия, сочувствия, понимания. В то же время, телевидение, предоставляя информацию в виде красочной, похожей на фильм картинки, снабженной немногословным комментарием, невольно подталкивает нас к уподоблению жизни за пределами нашего, такого небольшого, пусть и расположенного в огромных мегаполисах, мирка фильму. Временами комедийному, чаще – триллеру.

В последнее время участились разговоры о создании службы психологической помощи пострадавшим в результате терактов и их близким. Когда происходят несчастья, подобные «Норд-Осту», немало психологов и психиатров-психотерапевтов готовы помочь как волонтеры, и в сочетании со специалистами МЧС, Минздрава и других официальных ведомств они справляются достаточно хорошо. Но речь идет о краткосрочной помощи десяткам и сотням людей, однако в реальности пострадавших намного больше. Приведем два примера. В одном из психологических ВУЗов Москвы во время трагедии на Дубровке на курс семейной психотерапии пришло менее половины студентов – студентку из их группы захватили. И она по требованию террористов обзванивала знакомых с просьбой протестовать против силового освобождения… Для будущих психологов-старшекурсников вопрос «ехать-не ехать» оказался не более простым, чем для обычных горожан. И преподаватель превратила семинар в группу психологической взаимопомощи. В то же время один психолог - специалист по самоубийствам позвонил своему коллеге с просьбой о помощи – он не мог выйти из дома из-за страха новых терактов, но боялся оставаться один. В обоих случаях жертвы имели возможность оперативно получить профессиональную помощь. При этом по официальной классификации к жертвам они вовсе не относились – ведь если учитывать всех знакомых заложников/погибших/пострадавших, просто людей, испытавших шок, к психологическим жертвам терактов и катастроф можно смело относить десятки и сотни тысяч человек. Источником их страданий служит не только сопереживание жертвам или их близким, но и страх будущих катаклизмов. Бороться с этим страхом самому, в одиночку заставляя себя «не бояться» - практически невозможно. Психотерапевтическая помощь в нашей стране доступна немногим и только в крупных городах. Эта проблема существует и в других странах, например в Швейцарии, где 1 психотерапевт приходится на 1500 жителей и при этом специалисты перегружены. В России по правилам Минздрава – 1 психолог на 25 тыс. населения…

В ситуации практического отсутствия профессиональной помощи наиболее вероятны два варианта реакции на критическое событие. Первый – и наиболее часто возникающий – «поиск виноватых». Чеченцев, Бен Ладена, распущенных авиадиспетчеров… Основными чертами этого способа преобразования стресса является концентрация страха и порожденной им ненависти на группе виноватых и сверхобобщение, т.е. виноватыми полагаются не отдельные люди или экстремистские группировки, но целые народы и государства. Так рождаются мифы о «странах-изгоях», формирующих «ось зла», или «бандитском анклаве» в составе России. Мы не будем останавливаться на политических аспектах подобных утверждений, часто исходящих из уст официальных лиц. Однако неблагоприятное воздействие на массовое сознание очевидно.

Националистические движения и погромы, призывы к ужесточению въездного режима и мер безопасности из маргинальных превращаются в вызывающие сочувствие широких слоев населения. В прессе многократно обсуждались меры, предпринятые правительством США после терактов 11 сентября и рассылки писем со спорами сибирской язвы, «зачистки» в чеченских селах и тотальные проверки паспортов в Москве и т.д. Второй путь отреагирования стресса - формирование пласта черного юмора и специфического фольклора, связанного с критическими событиями - всегда оставался за кадром официального обсуждения. Отчасти завеса молчания объясняется оппозиционной природой юмора, его противопоставленностью официальной культуре любой страны и любого времени. Отчасти – недостаточным вниманием исследователей – политологов, социологов, психологов и врачей. Не углубляясь в научные дебри, упомянем лишь, что наиболее значительные научные работы по психологии юмора, его связи со стрессом  и психическим здоровьем были написаны еще в начале ХХ века (Бергсон, 2000; Пропп, 2002; Фрейд, 1998).

Поэтому мы предприняли попытку изучить анекдоты, возникающие в ответ на различные критические события – теракты и техногенные катастрофы. И если раньше для сбора анекдотов и фольклора необходимо было объезжать «города и веси», то сейчас возникла новая среда психологических, культурологических и социальных исследований – Интернет.

Для исследования мы выбрали четыре события, получивших широкий общественный резонанс: теракты 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и захват заложников на представлении «Норд-Оста» в Москве, и две техногенные катастрофы – крушение в июле 2002 года самолета «Башкирских авиалиний» (получивший известность как «самолет с детьми») и крушение шаттла «Колумбия» 1 февраля 2003 года. Каждое из этих событий спровоцировало лавину «чернушных» анекдотов, каждое было связано с гибелью людей и трагедией, выходящей за национальные рамки. Трагедия шаттла, в которой погибли «всего» 7 человек – в наглядной демонстрации «силы» человечества, его техники, и, в конечном счете, цивилизации. Кроме того, некоторые анекдоты наглядно демонстрировали антиамериканские настроения русскоязычного сообщества во всем мире.

Отношение к черному юмору в обществе – как в сетевом, так и в реальном, мягко говоря, неблагоприятное. Разница лишь в том, что в Интернете, в отличие от обычной гостиной или кухни, не поморщатся, а обложат площадной бранью. Уже признано, что романтическая метафора «мировой деревни», подающая Интернет в качестве арены глобализации, не верна: в Сети есть не только государственные границы (по доменным зонам), но и национальные – по используемому языку и культурному содержанию сайтов. Это превращает Интернет, помимо всего прочего, в среду исследований межэтнических отношений, проявлений толерантности или, наоборот, нетерпимости, выражающихся в том числе и через юмор. К тому же практическая анонимность рождает у многих пользователей ощущение дозволенности запретного, поэтому шутки в Сети резче и в чем-то откровеннее.

О времена, о нравы!

Юмор, в том числе и черный, относится к важнейшим деталям «машины времени» нашей психики. Психологическое время устроено по законам, отличающемся от законов физики. Для физика «настоящее время» - та самая микросекунда, в которую он проводит свои измерения, и в следующий миг она – уже безвозвратное прошлое. Но свою жизнь и ученый, и остальные люди измеряют по-другому: «последнее десятилетие», «с тех пор как…», «недавние события». Все это - незавершенное настоящее. Оно не имеет четких границ с прошлым – по мере того, как чувства и эмоции, связанные с каким-то событием, гаснут, оно незаметно для нас покрывается дымкой и исчезает в прошлом. Но не навсегда: стоит произойти другому эмоционально-насыщенному событию, хоть чем-то похожему на прошлое, и оно тут же всплывает в сознании яркой картинкой. Так после крушения шаттла «Колумбия» сразу же вспомнили давнюю гибель «Челленджера», не столь давнюю – российского «Курска», и крушения российских самолетов последних двух лет.

Прошлое всегда кажется лучше и правильнее, чем настоящее. Большевики кляли царский режим (незавершенное настоящее), но снимали фильмы о героических временах Петра и Ивана Грозного. В 90е годы проклинали большевиков и хвалили царей, как-то забывая, что Россия вошла в двадцатый век с «полуфеодальным и самодурствующим режимом» (Витте, 1991). Теперь многие ругают «приватизаторов» и ратуют за восстановление почти советской «властной вертикали»… Человеческая память вообще странно устроена – в то время как отдельный человек лучше запоминает и воспроизводит негативные события и эмоции, в массовом сознании больше остается положительных черт прошедшей эпохи. И чем дальше от нас эпоха – тем прекраснее она кажется. Уже древние римляне мечтали о возвращении к гармонии с природой, считая что, живут в страшно урбанизованном мире. В политической жизни поэтому либералы имеют шанс победить на выборах только в процветающем обществе, чтобы при малейшем ухудшении обстановки уступить место консерваторам, неявно проповедующим идеи возврата к «старым добрым» временам.

Будущее чаще пугает нас, чем обнадеживает – особенно отдаленное, выходящее за рамки предсказуемого. Граница настоящего и будущего куда более прочная и непроницаемая, нежели граница с прошлым. Отечественный психофизиолог Павел Симонов показал, что недостаток информации является одним из основных источников отрицательных эмоций. Страх перед будущим мощно отражается в искусстве – вспомните, сколько фильмов и книг построены на антиутопиях, а сколько – на представлениях о грядущей эпохе благоденствия.

Главное – не бояться!

Юмор в этом движении по времени несет двоякую функцию – с одной стороны, «разрыхляет» границу настоящего и будущего. Только избавившись от страха можно приступать к исследованию нового – будущего. А смешное не может быть страшным. Поэтому «веселое бесстрашие» Михаил Бахтин считал тавтологией (Бахтин, 2000).  С другой стороны – юмор позволяет превратить наиболее страшные события незавершенного настоящего в прошлое. Отрицательные эмоции обладают куда большим «энергетическим потенциалом», чем положительные, их проявления не только лучше запоминаются, но и длятся больше, чем у положительных (Изард, 2001). Шутка, анекдот или байка позволяют переформулировать ситуацию, взглянуть на нее с другой стороны. Смерть именно потому несет столько горя, что воспринимается в незавершенном настоящем – где все можно было бы изменить. И трагические события, затрагивающие целые народы, отличаются от событий частной жизни только масштабом «если бы..» - от «если бы раньше приехала «Скорая»…» до «если бы авиадиспетчер не болтал по телефону…».

Но, пожалуй, важнейшая функция юмора в другом – он противостоит ненависти и экстремизму. Если не говорить о профессиональных террористах и боевиках, для которых убийство – это работа, человек с любой выраженностью экстремистских взглядов обладает очень жестким мировоззрением, в котором есть место для нескольких догм, не подлежащих сомнению – вроде «все беды Америки от арабских террористов» или «все беды арабского мира – от Америки и Израиля». В большинство случаев эти догмы незаметны даже самому человеку, но присутствуют они у каждого. Это проявление древнейшего механизма психологической защиты – разделения на «своих» (соответственно, хороших) и «чужих» (естественно, плохих). Подобное разделение позволяет быстро сориентироваться в проблемной ситуации – перейти от дежурного ворчания «понаехали тут» к действиям «громи кавказцев – пособников террора». Первобытная схема защиты не только жестока, но и жестка – она не выносит и малейших сомнений в своей истинности. Однако ни разъяснения, ни демонстрации примеров хороших и благожелательных людей из стана «чужих», практикуемые официальными органами по всем миру,  неспособны добраться до глубоко подсознательной «схемы разделения». А юмору это по силам. Многие «черные» анекдоты построены на положительном образе плохого героя. Или – отрицании страданий хорошего – мол, сам виноват. Это отнюдь не значит, что человек, втихую смеющийся над анекдотом «про самолет», перестает сочувствовать близким погибших. Тем более, что никакое сочувствие не поможет вернуть умерших. А черный юмор помогает избавиться от навязчивых снов с крушениями и кровью, ненависти к «виновным» народам и профессиям. Люди, способные шутить на темы межнациональной вражды почти никогда не прибегают к насилию реальному.  

Кроме того, юмор позволяет не только заглушить собственную боль и страх, но и разделить их с другими людьми. Ведь анекдоты, пересказываемые «всей страной» когда-то кто-то придумал. А потом они стали обрастать подробностями и новыми версиями в многочисленных пересказах. Рассказывая анекдот, человек в символической форме передает часть напряжения или страха слушателю. Как раз такую часть, которая слушателя не обременит. Что означает смех компании в ответ на рассказанный анекдот? Это значит, что тема волнует если и не всех, то большинство присутствующих, и все они, смеясь, избавляются от стресса. Таким образом, юмор оказывается своего рода посредником между массовым и индивидуальным сознанием. Поэтому удачные, всенародно известные анекдоты как правило относятся к одной из «вечных тем» (см. врезку), и, несколько видоизменяясь с течением времени, живут веками. «Черные» анекдоты, вполне укладывающиеся в рамки «вечных тем» отличаются большей агрессивностью, они являются формой виртуального насилия, и возникают только в ответ на конкретное событие.

Если сравнить два способа управления стрессом, то окажется, что кроме оценочного параметра – «хороший- плохой», они мало чем отличаются. И концентрация страха на «виновной» группе, и переформулирование ситуации, виртуальная агрессия черного юмора относятся (по Лосеву, 2001) к мифам. Миф по Алексею Лосеву – форма живого, реального и в то же время – отрешенного от обычного хода явлений бытия личности, возводящая абстрактные категории в интуитивно-инстинктивную, чувственную плоскость. В данном контексте особенно важным представляется взгляд на миф и символ, высказанный антропологом Клодом Леви-Стросом – миф как особая реальность собственного опыта, с которой работает психотерапевт или шаман (Леви-Строс, 2001). Таким образом, «поиск виновных» оказывается очень близок понятию деструктивной психотерапии, активно разрабатываемому в последнее десятилетие…

Не до смеха.

Чтобы исследовать процессы возникновения и развития черного юмора, мы в течение длительного времени анализировали анекдоты, присылаемые на сайт Анекдот.ру1– один из самых популярных в русскоязычной Сети, ежемесячно его посещают сотни тысяч человек.

Оказалось, что «стрессогенный» потенциал каждого события можно определить по динамике присланных анекдотов. Так, в течение нескольких дней после терактов резко падает количество обычных, не относящихся к черному юмору, анекдотов. В первую неделю после терактов 11 сентября на обычные анекдоты приходилось не более половины от присланных2. А «черные» анекдоты начали присылать  русскоязычные жители Америки еще днем 11го; тринадцатого их количество достигло апогея (превысив, к слову сказать, все рекорды обычных анекдотов). Этот эффект – замещения повседневного юмора черным, ясно показывает глобальную значимость события не только для политиков, но для рядовых жителей хоть Нью-Йорка, хоть Урюпинска. Для подтверждения этого вывода мы попросили 40 психологов-экспертов3 оценить перечисленные события (теракты 11го сентября 2001 и захват