«Две вещи несовместные»
Медведева И. Я., Шишова Т. Л.
Традиционная наша вера, что «школа плохому не научит», на поверку не всегда оправдывалась еще в советские времена. Про секс там детям, конечно, не рассказывали и "Лолиту", как сейчас в некоторых школах, не проходили; однако зерна того, что взошло и расцвело пышным цветом позднее, сеялись уже тогда. Так, именно в школе (а точнее, в девятом классе) мы впервые узнавали, что бывает эгоизм со знаком плюс. Случалось это на уроке литературы, когда проходили роман Чернышевского «Что делать?» – в нем автор устами одного из своих героев проповедовал теорию «разумного эгоизма».
Разумность эгоизма и бессмысленность жертвы
Помнится, сначала это удивляло, даже шокировало. Ведь мы с малолетства слышали, что быть эгоистом плохо, «я» – последняя буква алфавита. Да и на тех же уроках литературы нас учили, что главной отрицательной чертой героев двух произведений русской классики, которые мы разбирали чуть раньше – Онегина и Печорина – был как раз таки эгоизм. А здесь тот же эгоизм, но «разумный» и, значит, положительный. Конечно, не всем, но кому-то из школяров такой неожиданный поворот темы очень нравился, поскольку ложился на взрыхленную почву подростковой самости. И потом еще долго могли кипеть споры, кого считать эгоистом, кого – нет. Споры, которые к Чернышевскому уже никакого отношения не имели и велись по двум основным направлениям.
С одной стороны, оправдывались какие-то эгоистические поступки, а с другой, – в альтруизме старались усмотреть эгоистическую подоплеку и тем самым подверстать его под понятие «разумного эгоизма». Впрочем, через какое-то время страсти стихали, и эгоизм занимал свое привычное место (одно из первых) в иерархии человеческих пороков, которые в советскую эпоху чаще назывались «недостатками».
Но вот дожили мы до новой эпохи, «эпохи перемен», и тема эгоизма встала очень остро. С той только разницей, что его уже не пытались облагородить разумностью, а преподносили как норму, до которой традиционный «совок» просто еще не доразвился. Кто-то из наиболее образованных журналистов даже ссылался на христианские заповеди. Дескать, велят же возлюбить ближнего как самого себя; – значит, надо прежде всего возлюбить себя и потом уже говорить о ближних. А мы... Мы не то, что себя не любим... мы себя терпеть не можем! Как на личном уровне, так и на уровне государства. Сколько можно содержать слаборазвитые страны, когда самим есть нечего, продукты по талонам?! Все средства угрохали на военно-промышленный комплекс и «братскую помощь». Верхняя Вольта с ракетами...
Развивающимся странам помогать перестали, но тут же выяснилось, что это еще не значит заботиться о себе. Тогда пошла речь о союзных республиках. В Москве заговорили о Средней Азии, которая повисла на нас балластом. Что у них своего, кроме хлопка и дынь? Они же дикие, только и делают, что плодятся, ртов все больше и больше. А кормить их должен добрый дядя.
И другие края тоже оказались хороши… В Киеве, например, обвиняли москалей в том, что они съели всю украинскую колбасу и сало. А Грузия вдруг поверила, что заживет припеваючи, если отделится от «старшего брата» и будет единоличной хозяйкой своих курортов и виноградников...
Потом, когда распался Советский Союз, а ожидаемое благополучие в России так и не наступило, эгоистические мотивы зазвучали в адрес наших «дотационных» регионов. Параллельно радиослушателям и телезрителям советовали не лезть в политику, а заниматься своей семьей. Тогда все будет в порядке. Один из самых продвинутых журналистов так прямо и заявлял в то время по радио: «Поменьше интересуйтесь судьбами страны, варите лучше варенье. Я лично так и делаю». (При этом сам он был политизирован до крайности и варку варенья проповедовал тоже из политических соображений: чтобы «маленькие люди» не путались под ногами тех, кто осуществляет большие реформы.)
В результате же этих самых реформ заботу о семье оказалось, при всем желании, невозможно свести к варке варенья. Предприятия позакрывались, а на тех, которые еще еле-еле работали, по полгода не выплачивали зарплату. Зато в огромном количестве завезли в страну дешевый спирт «Руаяль», потом рекой полилось пиво… Так что проблема алкоголизма взрослых, имевшая место и при советской власти, теперь серьезно усугубилась. Возникли и новые проблемы: детский алкоголизм, наркомания и другие зависимости, подростковый разврат с его разнообразными последствиями...
Но проповедники эгоизма и тут не растерялись. Стало появляться все больше специалистов по семейным отношениям и семейным конфликтам, по работе с родственниками алкоголиков и наркоманов. Причем родственники эти, получившие наименование «созависимых», услышали (и продолжают слышать до сих пор) от специалистов, что, конечно, жаль мужа-алкоголика или сына-наркомана, но не надо забывать: у них своя жизнь, у вас – своя. Вы не можете прожить жизнь за них, и поэтому не стоит для них ею жертвовать. Научитесь любить себя! У вас должны быть свои интересы, занятия, развлечения, радости. Надо свыкнуться с мыслью, что у вашего близкого родственника тяжелое, практически неизлечимое заболевание. Стоит ли ложиться костьми, если это почти наверняка ничего не даст? К чему бессмысленные жертвы? И, в соответствии с подобными советами, – пространство забот, скорбей и участия в нашей стране пядь за пядью сужалось.
А понятие жертвы трактовалось все более прагматически и тем самым как раз обессмысливалось, ибо с позиций прагматической логики истинная жертва всегда будет лишена смысла. Ведь жертвовать – это значит отдавать, ничего не требуя взамен, не думая, «что я с этого буду иметь». Так, когда человек подает милостыню, когда жертвует на детский дом, на чье-то лечение, он делает это не потому, что надеется на какой-то ответный шаг. Просто ему жалко слабых, немощных, попавших в беду. Хочется чем-то поделиться, как-то помочь. Если же в таком поступке есть элемент тщеславия (например, благодетеля или фирму указывают в числе спонсоров, поднимая их престиж) или торга (я пожертвую, а вы мне там, на небесах, запишите это «в актив»), то это уже не жертва, а взаимовыгодный обмен, бартер.
И мать, встающая по ночам к ребенку, терпящая его капризы, отдающая ему силы и время, особенно в молодые годы, когда многим еще так хочется развлекаться, танцевать до упаду, веселиться с друзьями, получать разнообразные впечатления, быть в гуще событий, многим нравиться, – она ведь тоже приносит в жертву свои интересы «просто из любви». А не потому, что рассчитывает на компенсацию в старости. Во-первых, сроки нашей жизни ведомы одному только Богу: и ребенок может умереть, не успев стать взрослым, и мать может не дожить до преклонных лет. А во-вторых, – кто из нас в юные годы озабочен мыслями о своей старости?
Из века в век жертвовали собой на войне мужчины. Причем, во многих случаях эта жертва казалась бессмысленной. Не только потому, что отдающий жизнь воин не доживал до победы, – сама война могла закончиться поражением. Вспомним, «злой город» Козельск стоял насмерть и тогда, когда было совершенно очевидно, что враги его одолеют. И в первой половине Великой Отечественной войны, вплоть до Курской дуги, наша победа была в высшей степени проблематична, что не помешало народу проявить массовый героизм. При этом все разговоры, что происходило это под дулами заградотрядов, нелепы. Какой заградительный отряд гнал Александра Матросова на амбразуру? А за самолетами Гастелло и Талалихина – что, воздушный заградотряд летел?
Наверное, наивысший пример жертвы, на которую способен человек, – это готовность Авраама отдать на заклание своего сына Исаака. В чем смысл этой жертвы с точки зрения человеческой логики? Ладно бы такой ценой Авраам мог избавить свой народ от «нашествия иноплеменных» Или это была бы жертва во искупление грехов. Или еще что-нибудь подобное. Но нет! Ни о чем таком в Библии не говорится. «И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе» (Быт. 22:1-2). И Авраам повиновался, даже ничего не спросив. Просто «за послушание». Из верности Богу. Раз Бог повелел – значит, так надо. «Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собой двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и, встав, пошел на место, о котором сказал ему Бог» (Быт. 22: 3).
И какой награды он мог ожидать, если наивысшей наградой был ему как раз Исаак? Единственный сын, дарованный Богом на старости лет. А рай тогда был «затворен», так что даже на посмертное блаженство праотец Авраам и его ближние вряд ли надеялись. Однако именно такая, с виду бессмысленная, жертва явилась прообразом искупительной Жертвы Христа – предельного, ярчайшего, ослепительного примера самоотречения.
Печальная тенденция
Но вернемся к Чернышевскому. Точнее, к тому, что получилось из когда-то, полтора века назад, предпринятой им попытки оправдать эгоизм. Конечно, к одному этому писателю все не сводится – были у него предшественники, соратники, последователи. И история России за те же полтора века развивалась не линейно, являя многочисленные образцы жертвенного самоотречения и героизма (их, в частности, нередко проявляли люди, воспитанные как раз на романе Чернышевского). Но нас сейчас интересует не писатель-революционер и не зигзаги истории, а некий итог пропаганды эгоизма, который можно подвести на сегодняшний день. Естественно, это будет скорее импрессионистическая зарисовка, нежели обстоятельный и глубокий анализ. Но ведь и пишем мы не научную диссертацию, а публицистическое эссе.
Начнем с того, что из обыденной жизни исчезло понятие «служение». И даже слово «служба»! – оно осталось или в военной лексике, или в церковной. Язык ведь чуткий барометр, и теперь, позвонив приятельнице и услышав, что она на службе, точно знаешь, что речь о храме. А совсем недавно «на службу» ходили и бухгалтеры, и инженеры, и медики, и учителя. Актеры в театре тоже не работали, а «служили на театре». И вообще, – кто-то служил искусству, кто-то науке, кто-то медицине. А еще очень часто говорили про служение обществу и людям.
Казалось бы, какая мелочь: одно слово или другое! А на самом деле очень значимый и очень тревожный симптом. Задумаемся: можно ли гораздо более употребительным нынче словом «работа» обозначить то же, что обозначает слово «служба»? Отчасти можно, если добавить «на благо кого-то»: работать на благо науки и т.п. Но, во-первых, эта добавка как правило отсутствует. Более того, она многими сейчас воспринимается как высокопарная, «пафосная». А во-вторых, даже с добавкой смысл передается не полностью. Ведь служат чему-то или кому-то более высокому, важному, чем ты сам. Значит, акцент переносится с тебя на это другое, что предусматривает ту или иную степень самоотречения.
Можно, конечно, сказать, что корень «работы» – «раб». А раб – это такая степень самоотдачи, что дальше некуда. Но ведь слово «самоотдача» здесь совершенно неуместно: раб не сам себя отдает. Его берут, он невольник (если, конечно, он не «раб Божий»). На служение же, напротив, человек решается по доброй воле, самостоятельно. Раб, кстати, вполне может быть эгоистом. Тогда вынужденное подчинение воле хозяина его только озлобляет, и он непременно постарается подчинить себе кого-то более слабого и еще ниже стоящего. А служение – это всегда преодоление эгоизма.
Теперь о современной жизни. Немалое число детей растет сейчас с ощущением, что они центр Вселенной. Формируется это так называемым «детоцентризмом» в семье, подкрепленным либерально-гуманистичекой идеологией и лозунгами типа «Все лучшее детям», «Дети должны жить лучше нас», «Дети умнее нас, мудрее нас» и т.п. Недавно увидели мы рекламу какой-то авиакомпании. Слоган: «Мир принадлежит вам». И две картинки. На одной пилот, любезно улыбаясь, сервильным жестом протягивает ребенку самолет. На другой – снятые крупным планом мальчик и девочка лет семи-восьми, а рядом маленький земной шар. Вроде бы мелочь, но мелочь весьма характерная и, главное, органично вписанная в сегодняшнюю, эгоистическую картину мира. В советское время такое «идолопоклонническое» отношение к детям (которое, впрочем, носило отнюдь не массовый характер) взрослые оправдывали пережитыми в своем детстве и юности невзгодами: войной, голодом, послевоенной бедностью.
Но, конечно, традиционный порядок, когда лучший кусок за обедом отдавался отнюдь не детям, а кормильцу семьи, был утрачен уже тогда. Как часто в семьях со скромным достатком взрослые даже не притрагивались к фруктам! Это было безусловной прерогативой детей. «Мои сыновья хоть уже и сами родители, – вспоминает одна пожилая учительница, – а до сих пор уверены, что я больше всего люблю апельсиновые корки». Но она все-таки не полностью игнорировала воспитательный момент. Когда дети ее спрашивали: «Мамочка, почему ты не ешь апельсин?», мать не отвечала: «Это деликатес, поэтому он только для вас, детей», а уверяла мальчишек, что для нее нет ничего вкуснее корочек. И, чтобы окончательно их успокоить, быть может, съедала кусочек горьковатой кожуры у них на глазах.
В наши дни приоритетность ребенка в семье демонстрируется открыто. И не только, вернее, даже не столько в еде, – она ведь перестала быть дефицитом. Вот популярная картинка из сегодняшней жизни. Уставший отец приходит вечером домой. Ребенок виснет у него на шее и требует, чтобы папа с ним поиграл. Отец хочет поесть и передохнуть. Ребенок продолжает настаивать на своем. Мать или безмолвствует, или – что, увы, бывает чаще – встает на сторону ребенка. "Ты его все время отталкиваешь! Он тебя целый день ждал, а тебе нет до него дела".
– Муж мой абсолютно равнодушен к ребенку, это для него обуза, – жалуется она потом психологу.
Ей не приходит в голову, что она своим поведением только подпитывает детский эгоизм и, к тому же, усугубляет внутрисемейный конфликт. Между тем разрешить этот самый конфликт ничего не стоит: научи ребенка, чтобы он подал отцу тапочки, поставил на стол тарелку – то есть, выразил бы свою радость заботой, а не эгоистическими требованиями – вот и нет никакого конфликта! Растроганный и поужинавший отец с удовольствием уделит ребенку внимание. А если и не уделит по причине усталости, то ребенок все равно очень много получит. В сущности, получит главное – модель правильного, уважительного и заботливого отношения к отцу.
А как часто нам приходится слышать от родителей наших юных пациентов, что ребенок поднимает шум именно тогда, когда его просят не шуметь! Либо мама устала и хочет отдохнуть, либо ей надо поговорить по телефону, либо пора укладывать маленького братишку. Именно в этот момент вдруг начинается «концерт по заявкам». Но психологи, к которым