Слово о Меркурии Смоленском
Плач земли в Слове переходит в усердное и слезное моление: "Слышасте ли, како ону беду видевъши, земля и нестерьпе, и воспи жреломъ к Творьцу моляся, кольми паче стократное и милостивное на нас показася дивьное заступление Царицы госпожи Богородицы".
В так называемой Смоленской редакции Слова плач земли и моление Богородицы превращены в плач-моление персонифицированной Церкви: "В то убо время и земля вся возмутися, немогуще носити христианския крови пролитиа, яже вся видяще и слышаще Церковь Божиа, мати наша, по вселенъней сущая <…> от болезни сердца возопи, плачуще и рыдающе, глагола: "Кто азъ есмъ, яже вижду чада моя живо дивии зверие поглощают"".
Эволюция плача в Слове тонко и точно определена М.Б. Плюхановой: "Так житие Меркурия Смоленского в своих изменениях приходит к общему и столь важному результату для словесности Московского царства — к слиянию в единый образ Богородицы, Церкви и Русской земли" (Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. С. 77). По ее же замечанию, "традиции духовной словесности не допускали образов однозначной победы или однозначной гибели. <…> В словесности московского периода на первый план выходят образы святых князей, воинов-мучеников, в условиях страдания Руси и Церкви свершающих за нее подвиг и тем одерживающих победу в смерти, торжествующих в страдании" (Там же. С. 77). Таковы князь Михаил Черниговский и боярин Феодор в изображении Слова похвального Льва Аникиты Филолога, превращенные из мучеников за Христа в доблестных борцов за христианскую веру. Таковы в "Сказании о Мамаевом побоище" иноки Пересвет и Ослябя, принимающие смерть на Куликовом поле, и князь Дмитрий Донской, проливший в битве кровь за христианскую веру и за Русскую землю. Таков и Меркурий Смоленский.
Парадокс гибели-победы воплощен в Слове о Меркурии Смоленском в символическом мотиве хождения святого с собственной отрубленной головой (этот мотив восходит, по-видимому, прежде всего к переводным житиям Дионисия Ареопагита). Дионисию была отсечена голова за исповедание христианской веры. Он "cвою главу аки некую почесть в руках <…> приемь, до места доволнаго прииде, ношаше же главу аки некую победу в руце сам, божественою всяко носим благодатию".
В оригинальном русском житии мученика Ивана Казанского повествуется, как за отказ принять ислам казанские татары отсекли святому голову; Иван умер, но по прошествии некоего времени восстал с земли, взял в руку отрубленную голову, пришел к русским, находившимся в Казани, принял причастие и молился до рассвета. Утром он скончался.
Одним из важных образцов для составления Слова, по-видимому, явилось Слово об убиении злочестивого царя Батыя, принадлежащее книжнику XV в. Пахомию Сербу, жившему и писавшему на Руси (на это указал Л.Т. Белецкий). В этом памятнике повествуется о пленении Батыем Угорской (Венгерской земли). Венгерский король Владислав слезно и горько молил Бога об избавлении Венгерской земли от Батыевой рати, "и слезам, текущимъ от очию его, речным быстринамъ подобляахуся. Идеже аще падаху на мраморие, оно прохождаху насквозе, еже есть и до сего дне знамение то видети на мрамориехъ". Бог склоняется к Владиславу, некий голос обещает королю победу над "варварами". Король находит оседланного коня и секиру. Он побеждает врагов и убивает самого Батыя.
В Слове о Меркурии Смоленском одоление Батыевой рати Меркурием — предвестие и преддверие конечной гибели "злочестиваго царя" от руки венгерского короля Владислава.
Так мученичество Меркурия вписывается в череду событий мировой истории.
Слово о Меркурии Смоленском как памятник книжности сложилось под влиянием также прежде всего книжных памятников, а не фольклора. По поводу параллелей между Словом и народной поэзией, былинами Л.Т. Белецкий заметил: "Былевые мотивы, если они и есть, являются результатом лишь наслоений в эпоху существования повести в устной традиции" (Белецкий Л.Т. К литературной истории Повести о Меркурии Смоленском. С. 17).