Подростковая и юношеская сексуальность в России

Достоверно ответить на вопросы о долгосрочной динамике сексуальной жизни россиян вообще и подростков в особенности очень трудно, потому что исследований такого рода советская власть не поощряла и не разрешала.

Немногочисленные научные исследования, лучшими из которых были работы моего бывшего аспиранта С.И. Голода, все являются выборочными и распределены крайне неравномерно: о студентах мы знаем значительно больше, чем о рабочих, о жителях больших городов - неизмеримо больше, чем о сельчанах. Опросы, проводившиеся педагогами и врачами, часто сделаны социологически некорректно, особенно выборка респондентов, а их инструментарий (вопросники, тесты и т.п.) не подвергался предварительной проверке на достоверность. К тому же, из-за дефицита бумаги и недостатка средств, ни одно, даже самое лучшее, отечественное исследование сексуального поведения и установок никогда не было опубликовано полностью и в надлежащей научной форме, то есть со всеми вопросниками, таблицами, статистическими выкладками и т.д. В подавляющем большинстве случаев, публикуются краткие итоговые результаты, которым вы можете верить или не верить в зависимости от ваших собственных представлений о предмете и о профессиональной репутации авторов.

Впрочем, многие из перечисленных недостатков характерны и для западных исследований недавнего прошлого. Сами исследователи критикуют их гораздо глубже, чем их противники.

Однако, несмотря на недостаток фактических данных, можно с уверенностью сказать, что главные долгосрочные тенденции сексуального поведения россиян уже в 1960-70 -х годах были принципиально теми же, что и странах Запада, и имели те же самые глубинные причины.

Первая из этих тенденций - снижение среднего возраста начала сексуальной жизни.

Когортная динамика возраста сексуального дебюта ленинградских студентов по обобщенным данным С.И. Голода (каждая подвыборка состоит из 500 студентов обоего пола из разных вузов, в возрасте от 18 до 24 лет, как правило - неженатых) представлена в таблице 1.

Таблица 1. Возраст начала сексуальной жизни ленинградскими студентами (% тех, кто уже имеет сексуальный опыт) (Голод, 1996):

Те же тенденции наблюдались и среди других категорий городской молодежи. Среди опрошенных Голодом в 1969 г. молодых специалистов, повышавших в Ленинграде свою квалификацию, моложе 16 лет начали сексуальную жизнь 7% мужчин и 1% женщин, между 16 и 18 годами - 22% и 8%, от 19 до 21 года - 30% и 40%. При аналогичном опросе двадцать лет спустя, в 1989 г., эти цифры составили соответственно: 11% и 1%, 32% и 13% , 42% и 46% (Голод, 1990).

По данным выборочных эпидемиологических обследований, проведенных в Москве О.К. Лосевой, которая сравнивала сексуальное поведение венерологических больных с поведением аналогичных контрольных групп, состоявших из людей, которые обращались в кожно-венерологический диспансер не в связи с венерологическими заболеваниями, средний возраст начала половой жизни у контрольных групп в 1983/84 гг. по сравнению с 1975/76 снизился у мужчин с 19,2 до 18,1 года и у женщин - с 21,8 до 20,6 года (Лосева, 1991).

При сравнительном обследовании сексуального поведения и установок советских и немецких студентов в июне 1990 г. (в СССР было опрошено 1509 человек) средний возраст начала половой жизни советских студентов-мужчин составил 18,4 года, а у женщин - 19,0 лет (Штарке и Лисовский, 1993).

Как видим, цифры расходятся не так уж сильно.

Поведенческим сдвигам соответствуют аналогичные сдвиги в общественном сознании. По данным репрезентативного опроса ВЦИОМ (июнь 1993), средний возраст начала половой жизни (ответы на вопрос "В каком возрасте вы впервые вступили в половую связь?") был 19,5 года. А на вопрос "С какого возраста, по вашему мнению, допустимо начало половой жизни?" люди, среди которых было значительно больше пожилых, чем юных, назвали 17,9 года (усредненный показатель). Это значит, что даже представители старших поколений считают снижение возраста сексуального дебюта оправданным и естественным.

Снижение возраста сексуальной инициации и либерализация половой морали распространяется на оба пола. Однако традиционные гендерные различия в характере сексуального поведения и установок мужчин и женщин (мужчине позволено больше, чем женщине) в Советском Союзе полностью сохранялись и воспринимались в качестве естественных (в том числе - и исследователями).

В 1960-х годах, отвечая на вопрос Голода, считают ли они принципиально возможным для себя вступить в сексуальную связь с "любимым" человеком, в группе молодых ленинградских рабочих и служащих (126 человек) положительно ответили 91% мужчин и 81% женщин. С просто "знакомым(ой)" это готовы были сделать около 60% мужчин и только 14% женщин. Отвечая на вопрос, почему они до сих пор не вступили в сексуальную связь, мужчины чаще всего (48,5%) ссылались на "отсутствие случая", тогда как женщины чаще апеллировали к моральным соображениям (34,1%) или отсутствию сексуальных потребностей (34,1%). (Харчев и Голод, 1969). Даже если это отчасти лишь словесная дань привычному стереотипу, этот двойной стандарт характерен. Тем более, что он обнаруживается и в позднейших опросах.

В 1978/79 учебном году в рамках большого опроса студентов 18 вузов страны (3721 человек) Голодом был задан вопрос: "Как вы думаете, с какой целью юноши и девушки вступают сегодня в интимные отношения?" (в опубликованной книге Голода соответствующая таблица, по требованию редакторов, была ханжески названа "Мотивы ухаживания") (Голод, 1984) ответы распределились следующим образом (таблица 2):

Таблица 2. Мотивы вступления советских студентов в интимную связь

Из таблицы 2 видно, что в сознании советских студентов ухаживание и сексуальность были резко отделены от матримониальных намерений и имели самостоятельную ценность. Решающее значение для легитимации сексуальной связи имели, с одной стороны, эмоционально-коммуникативные (любовь, потребность в эмоциональной близости), а с другой - гедонистически-развлекательные (приятное времяпрепровождение, получение удовольствия) мотивы и ценности. Однако женщины значительно чаще ссылаются на любовь, а мужчины - на развлечение и удовольствие. Впрочем, здесь нет национальной специфики - эти различия прослеживаются и на Западе, при всем ослаблении гендерных различий и стереотипов.

Важный показатель либерализации половой морали - рост терпимости к добрачным связям. Несмотря на ханжескую нетерпимость официальной советской морали и педагогики, реальное общественное мнение, особенно молодежное, уже в 1960-е годы относилось к добрачным отношениям спокойно и равнодушно.

Из 500 ленинградских студентов, опрошенных Голодом в 1965 г., добрачные связи признали допустимыми 45 %, недопустимыми - 22%, неопределенную позицию заняли 33% опрошенных. Семь лет спустя ответы аналогичной студенческой выборки составили 47% "за", 14% "против" и 39% неопределенных ответов. Моральная оценка добрачных отношений зависит, с одной стороны, от их мотивации (по любви или "просто так"), а с другой - от социальной среды. Например, в большой студенческой выборке Голода 1978/79 гг. добрачные связи оправдывали 58% ленинградцев, 50% жителей областных центров, 47% жителей малых городов, 41% жителей поселков городского типа и только 35% сельских жителей.

Эти тенденции характерны не только для молодежи. При всесоюзном опросе ВЦИОМ в мае 1989 г. (опрошено 3014 человек от 16 лет и старше) семья оказалась одной из высших личных ценностей (ее упомянули 89,5% ответивших). Тем не менее многие люди принципиально допускали и незарегистрированное сожительство: 22,5% респондентов считают его неприемлемым, 33,5% - допустимым в определенных случаях, а каждый третий

- допустимым всегда, причем в младшей возрастной группе, до 20 лет, сожительство осуждают меньше 14%, среди 50-59-летних - 30,5%, а в группе старше 60 лет - 47,3%. Характерно, что если с возрастом терпимость к официально неоформленным отношениям снижается, то с образовательным уровнем она, наоборот, растет (Мацковский и Бодрова, 1990). Эту тенденцию обнаруживают и позднейшие опросы общественного мнения.

Каковы бы ни были публично высказываемые суждения, добрачные связи в России массовы. В подавляющем большинстве случаев брачный союз не предшествует сексуальной близости, а закрепляет ее, причем с каждым новым поколением это считается все более нормальным. В репрезентативном опросе ВЦИОМ в 1994 году, наличие добрачного сексуального опыта признали 52% мужчин и 42% женщин, причем в группе людей старше 55 лет этот опыт имели 28 %, а среди людей моложе 25 лет - 77 % состоящих в браке (Bodrova, 1997)

О том же (а также о низкой контрацептивой культуре россиян) свидетельствовал и неуклонный рост числа абсолютного числа и сравнительного удельного веса (по отношению ко всем перворождениям) добрачных зачатий. Проанализировав архивы Ленинградского дворца регистрации новорожденных "Малютка" за несколько лет, Голод нашел, что из 239 супружеских пар, зарегистрировавших рождение первенца в декабре 1963 г., 69 (24%) зачали его за три месяца до юридического оформления брака; в декабре 1968 г. из 852 пар таких было 196 (23 %), в декабре 1973 г. из 851 пары - 240 (28%), в декабре 1978 г. из 643 пар - 243 (38%), в декабре 1984 г. из 448 пар - 223 (49%). Сходные результаты дало изучение регистрационных актов одного из районов Ленинграда (Голод, 1990).

Скороспелые дети модны в нашей стране и сейчас. По данным национальной 5% микропереписи 1995 г., от даты регистрации брака до рождения первого ребенка в России в среднем проходит около 6 месяцев.

В 1980-х - начала 1990-х годов сексуальная активность советской молодежи была уже достаточно автономна не только от брака, но и от романтической любви.

В уже упомянутом советско-германском опросе 1990 г., молодые россияне высказали меньше уверенности в посюстороннем существовании "так называемой большой любви", чем их немецкие сверстники, причем только 33% процента советских студентов, по сравнению с 53% восточных и 49% западных немцев) сказали, что они сами ее испытали. Наименее романтичными оказались при этом российские юноши. Секс без любви для них не только морально вполне приемлем, но и фактически широко распространен. Они заметно опередили своих немецких сверстников по количеству (4,3) сексуальных партнеров (Штарке и Лисовский, 1993).

О прагматическом отношении российской молодежи к любви, браку и сексу свидетельствует и сравнительное исследование "стилей любви" американских, японских и русских студентов. Ученые спрашивали университетских студентов: "Согласились ли бы вы вступить в брак с человеком, в которого вы не влюблены, если он обладает всеми остальными желаемыми вами качествами?" Ответить можно было только "да" или "нет". Авторы ожидали, что только индивидуалистически воспитанные американцы будут непременно требовать любви, а русские и японцы будут более практичными. Но оказалось, что для японцев любовь почти так же важна, как и для американцев, мало кто из них готов вступить в брак без любви. Российские мужчины оказались лишь слегка более прагматичными, чем остальные; жениться без любви готовы 30% опрошенных. Зато русские женщины преподнесли сюрприз: выйти замуж без любви согласны 41% опрошенных девушек (Sprecher et al., 1994)

Сравнительное исследование сексуальной пермиссивности и двойного стандарта у американских, российских и японских студентов (Sprecher and Hatfield, 1996) показало, что в целом американские студенты относятся к добрачному сексу терпимее российских и японских, причем в США и в России (но не в Японии) мужчины в этом отношении терпимее женщин. Молодые россияне больше своих американских и японских сверстников придерживаются в этом вопросе двойного стандарта. Однако российские студенты значительно опередили как американцев, так и японцев по степени своей готовности вступить в сексуальную связь на первом же свидании. Иными словами, если американцы и японцы допускают для себя возможность сексуального сближения на более поздних стадиях ухаживания и знакомства, то многие молодые россияне, как мужчины, так и женщины, готовы лечь в постель чуть ли не с первым встречным.

Таким образом, говорить о "целомудренном советском прошлом", нравственные устои которого были подорваны под влиянием "растленного Запада" только за последние 5-7 лет, нет ни малейших оснований.

По мнению Ольги Бочаровой, опирающейся на анализ данных ВЦИОМ, "... шаг в сторону сексуальной пермиссивности был сделан не сейчас, а в 70-х, не нынешней молодежью, которая "подхватила эстафету", а предыдущим поколением... "Послеоттепельное поколение" разрушило старую нормативную структуру и отделило секс от семьи. Можно назвать этот ценностный сдвиг "бархатной сексуальной революцией", почти незаметно для современников подточившей одну из опор социального порядка" (Бочарова, 1996, с.106-107). Нынешнее поколение лишь продолжило эту тенденцию в гораздо