Социология массы Федора Степуна
Р. Е. Гергель
Социально-политические изменения в России последних лет дают возможность обращениях творчеству забытых и малоизвестных ученых, философов и социологов. Особое внимание вызывает судьба и творчество русских деятелей науки и культуры, оказавшихся после октябрьских событий 1917 за рубежом. В 1922 г. из советской России была выслана целая плеяда мыслителей, среди которых находился Ф.А. Степун, - философ, социолог и литературовед, человек разносторонних дарований, живший со дня высылки до самой кончины в Германии и пользовавшийся в кругах немецкой и русской зарубежной научной и гуманистической общественности заслуженным авторитетом и уважением. К его суждениям прислушивались не только за рубежом, но и в советской России.* Кто он, - этот ученый-гуманист, - и чем он заслужил международное признание?
Федор Августович Степун родился в 1884 г. в Москве, в семье российских немцев. Детство прошло в деревне, недалеко от Калуги, где его отец работал управляющим фабрики. Учился в московской немецкой гимназии. Затем служба в армии, где он знакомится не только с парадной ее стороной. В 1902 г. он поступает в Гейдельбергский университет на философский факультет. В 1910 г. он защищает докторскую диссертацию по творчеству Владимира Соловьева. В это же время Степун, совместно со своими друзьями и коллегами, занимается созданием международного журнала по философии культуры “Логос”, знакомится с выдающимися современниками: М. Вебером, В. Виндельбандом, - будущим его научным руководителем, - г. Зиммелем, г. Риккертом и Э. Гуссерлем, которые становятся патронами “Логоса” [1]. Затем следует разочарование в немецком неокантианстве баденской школы.
Возвратившись, незадолго до начала Первой мировой войны, в Россию, он решает посвятить себя лекторской работе. Он много ездит по стране, собирает богатый материал, впоследствии пригодившийся ему как социологу. Затем участие в Первой мировой войне, будни которой описаны в его “Письмах прапорщика-артиллериста”, избрание солдатским депутатом. После Февральской революции - назначение начальником Политического отдела военного министерства в правительстве Керенского, которое привлекло к сотрудничеству многих известных социологов - П.А. Сорокина, Н.С. Тимашева, Н.Д. Кондратьева и др. Его активная общественная деятельность, его контакты, в качестве оратора, с большими массами слушателей, как в мирное, так и в военное время, дают ему в дальнейшем основание считать категорию “массы” основной категорией социологии.
После падения Временного правительства он решает отойти от практической политики и попытаться сосуществовать с советской властью. В 1920 г. он становится литературным руководителем Московского показательного театра. Но попытки мирного сосуществования не увенчались успехом и в 1922 году он был выслан за пределы советской России.
В Германии он работает с 1926 года профессором социологии Дрезденской Высшей технической школы. В это время он развивает и защищает свое понимание предмета социологии [2, S. 114-116]. Помимо этого, он основывает, совместно с Бунаковым-Фондаминским и Федотовым, журнал “Новый град” и редактирует альманах “Шиповник”, принимает активное участие в редактировании альманаха “Мосты”. Его отрицание тоталитаризма в любых национальных одеждах приводит его в 1937 году к вынужденной отставке, без права чтения лекций и публичных выступлений. На его глазах в Германии разыгрывается фашистская вакханалия. Он предпринимает попытки переезда во Францию, но это не удается. В это время он начинает писать свои воспоминания: “Бывшее и несбывшееся”, которые выходят, уже после войны, на русском и немецком языках. В 1945 г. в результате авианалета сгорел его дом со всеми ценными архивными документами, а по завершении войны ему снова пришлось покинуть обжитое место и переехать в Западную Германию.
Там ему было предложено читать курс лекций по истории русской мысли в Мюнхенском университете. Он вновь становится членом возрожденного немецкого социологического общества, возглавляемым, в то время, Л. фон Визе, с которым он состоит в дружеских отношениях. Возобновляются чтения докладов в различных городах Германии. Кроме того, он продолжает заниматься редакторско-издательской деятельностью. В пятидесятых годах он читает лекции немецкому офицерскому составу при штаб-квартире НАТО. Его гуманистическая деятельность получила признание со стороны мировой общественности и немецкого правительства и, на склоне лет, он был награжден высшей наградой Германии - крестом за Заслуги.
В 1952 и 1958 годах он пишет работы, посвященные методологическим проблемам социологии, а в 1959-м выходит в свет его книга: “Большевизм и христианская экзистенция” - социологический анализ русской культуры [3-5]. В отечественной литературе, посвященной Степуну, отражены, в основном, его философская, литературная и издательская деятельность. Его социологические взгляды не были еще представлены в полной мере.
Предлагаемый здесь анализ социологии масс, составивший важную часть его архива, поможет получить представление о его оригинальной точке зрения на исследуемую проблему, а также о той общественной и интеллектуальной обстановке, которая царила в Германии в первой половине XX столетия.
Стало уже традицией связывать выход на историческую арену народных масс с эпохой буржуазных революций и наступлением эпохи Нового времени. Результатом этих революций явилось зарождение и развитие буржуазного общества, демократического государства, технической экономики и массовой культуры. Символической вехой этого развития была Французская революция 1789 г. с ее требованием свободы, равенства и братства, которая отчетливо поставила перед обществом проблему ее двигателя - проблему масс. “Впервые, совершенно определенно, массы появились во Французской революции. С тех пор они никогда больше не исчезали с политического горизонтах” [6, S. 39]. Кристаллизация социологии, как самостоятельной науки, приходится, также, на эпоху Французской революции. Проблему масс, имеющую с социологией общий источник возникновения, Степун ставит в центр своей общей социологической концепции и одновременно подчеркивает - анализ феномена масс является составной частью его социологии революции. Следуя принципам исторической социологии, он, подобно г. Фрайеру, утверждает, что “сущность исторического явления правильнее всего схватывается при исследовании той ситуации, в которой оно возникло” [5, с. 103]. Рассмотрение социального явления в его современном, ставшем виде сузило бы духовную глубину социолога и сделало бы невозможным социологический анализ исторических событий. Сама социология массы, с момента своего возникновения, оказалась в несколько двойственном положении. Феномен массы сделали своим непосредственным объектом исследования две науки: социология и социальная психология. Причем каждая из них претендует на приоритет в научной разработке этой сложной социальной проблемы.
Следует отметить, что рассмотрение этой проблемы чисто психологически не дает ее полного охвата. Лебон, к примеру, несмотря на то, что свой главный труд он назвал именно “Психология масс”, все же, с самого начала, отмечает зависимость момента выступления масс от определенных исторических условий. К последним он относит времена социальных кризисов и переходных периодов. Этот этап изучения феномена масс можно условно назвать первым.
В России в это же время проблема масс разрабатывалась лидером субъективной школы социологии Н.К. Михайловским, который считал важным “введение в научный обиход проблем и приемов социальной психологии, ближайшей, наряду с политэкономией, союзницей социологии, прежде всего на примерах изучения “поведения толпы” [7, с. 95-96].
Новый импульс внимания к этой проблеме вызвала Первая мировая война и последовавшие за ней революционные события в некоторых европейских странах. Первые эмигрантские годы Степуна в Германии приходятся, как раз, на апогей исследования этой проблемы, которая вызывала у него, обогащенного российским революционным опытом, большой интерес. В своих “Лекциях по социологии” он анализирует подходы к этой проблеме А. Фиркандта, М. Вебера, Т. Гайгера, Л. фон Визе и некоторых других социологов.
Немецкой социологии, в особенности межвоенного периода, свойственна культурно-пессимистическая направленность. Это объясняется, не в последнюю очередь, влиянием на нее романтической традиции, базирующейся на методологии философии жизни. Отсюда и большое внимание к проблеме ценностей, которая была порождена попыткой преодоления историзма в социологии. Даже у М. Вебера, на первый взгляд далекого от романтики, встречаются такие понятия как: “судьба” и “случай” и отнюдь не как эвфемизмы.
В основу анализа феномена масс большинство немецких социологов кладет два социальных идеальных типа, выработанные Ф. Теннисом: общину, со свойственными ей “органическими” взаимоотношениями индивидов и общество, для которого характерна их “механическая” связь. Тем самым немецкая социологи я момент возникновения масс связывает с девальвацией каких либо важных социальных ценностей, прочно скреплявших социальный организм.
Рассматривая феномен массы, Степун делит ее на два типа: мирную и революционную, оставляя основным предметом своего исследования последнюю, которую можно квалифицировать как особое состояние первой, вызванное “революционным брожением”. Он описывает возникновение и эволюцию массы, приводит различия между видами массы, описывает сущность пролетариата и его отношение к ней. Анализируя исторический и свой личный опыт, Степун отмечает, что “социологическое понятие массы не есть понятие большого числа” [8, с. 446]. Но что же тогда масса, с социологической точки зрения? Большой, по количеству делегатов, научный конгресс - это не масса. Тысячная толпа призывников - тоже. То есть пространственно-временной показатель, в этом случае, играет лишь вспомогательную роль. Этот взгляд стоит в оппозиции к взгляду Лебона, которого придерживались исследователи французской социологической школы, считавшие, вслед за ним, что скопление народа является основным суггестивным фактором создания массы. Но пространственное скопление народа может быть и совершенно случайным: большие магазины, пешеходные зоны в центрах городов.
Следующим видом людского скопления Степун называет театральную публику. Здесь предмет переживаний общий для всех собравшихся театральное представление. Но переживает это представление тысяча зрителей как тысяча индивидуальных “Я”. Такое скопление людей он называет мирной ”латентной” массой, которая отличается от революционной тем, что не обладает сверхличностным характером объективности “Мы”, а есть лишь аккумуляция индивидов. Почва для возникновения в недрах театральной публики некоего “Мы” безусловно имеется - это совместное душевное переживание увиденного, но из него не произрастает никакого массового творческого акта, свойственного революционной массе. Элемент заражения театральной публики, по сравнению с конгрессом ученых, налицо, но здесь необходимо учитывать еще один немаловажный фактор, мешающий ”латентной” театральной публике превратиться в революционную массу. Эмоциональный подъем театральной публики, превращающий ее в мирную массу, вызывается самим представлением и на достаточно короткое время, в то время как для революционной массы представление или митинг - это уже подтверждающий творческий акт ее существования, во время или после которого и наступает фаза ее “революционного творчества”. Степун дает наглядное описание перехода латентной массы в революционную на примере партийного съезда. Выступления и доклады, в целом, соответствуют эмоциональному настроению делегатов. Предмет обсуждения знакомый и общий и здесь нельзя еще говорить о революционной массе. Тот же съезд, но во времена больших социальных событий. Неожиданно поступает сообщение о совершении партией противника революции. Новые ораторы берут слово. Их выступления воспринимаются эмоционально, но без достаточного обдумывания. Они стали бессодержательными и превратились только в символ. “Чем больше жестикуляции, тем больше масса” [6, S. 44]. Человек, отдающийся массе неизбежно превращается в “какое-то стадное существо, теряет свое индивидуальное лицо. Происходит понижение сознания, провал в бессознательность, пробуждение звериных инстинктов, круговая безответственность, эпидемия преступности и т.д.” [8, с.446]. Но и в этом случае это еще не революционная масса в ее социологическом смысле. Такими показателями характеризуется и банда. Степун рассматривает действия черносотенных банд и революционных масс в годы кризисов в России и приходит к выводу, что “...разница между массой и бандой никаким образом не связана с тем мировоззрением, во имя которого масса творит свое разрушение. (...). Но если различие между массой и бандой не сводится к различию идеологий, то не сводимо оно и к различию психологий” [8, с. 446]. Совершенно справедливо было бы признать революционно настроенных деревенских мужиков, идущих жечь барскую усадьбу, “по своим переживаниям” похожими на бандитов-черносотенцев. Психологически они вряд ли различны. Но при всем психологическом и идеологическом сходстве между ними, все-таки, существует отличие, которое коренится в “объективно различном смысле” того, что творится массами оттого, что творится бандами. Разрушение, производимое революционной массой, содержит в себе определенные, в первое время не ощущаемые “созидательные энергии”. Оно направлено, в первую очередь, против существующего зла и исполняет некую историческую, а, следовательно, смысловую функцию. Разрушение, совершаемое бандой, носит, так сказать, локальный, субъективный и неисторический характер. Эта субъективность и анархичность бандитизма не дает ему возможности почувствовать историческую ситуацию, переживаемую обществом, а также понять логику его развития. Акты революционных масс, в исторической перспективе ”объективны и бескорыстны”, несмотря на то, что они очень часто сопровождаются их злобой и корыстью, а также излишней идеологической риторикой их вождей. Только при таком понимании массы Степун признает справедливым, часто повторяемый лозунг, что революции творятся, прежде всего, массами.
Особое внимание уделено им социальному феномену пролетариата, на своеобразной трактовке которого и строится социологи я революции Степуна, кажущаяся, на первый взгляд, неким видом философии истории. Следует напомнить, в этой связи, что любая социологическая концепция с необходимостью покоится на философско-историческом фундаменте. Степун отвергает расхожую оценку пролетариата как главного двигателя революции. По его мнению, революции только творятся пролетариатом. Совершаются же они толпами, сочувствующими пролетариату. “Как свобода, равенство и братство не могут удержаться в качестве специфически революционных тем, ибо представляют собою основную тему социально-политической эволюции последнего столетия, так и пролетариат не может считаться главным субъектом революционных перерывов эволюции, ибо он является бессменным субъектом эволюционного становления социально-политической справедливости” [8, с. 448-449] Этими непролетарскими массами и развертывается, от имени пролетариата, революция. С классовой точки зрения, эти массы трудно определимы, но своими действиями они вызывают в самом пролетариате сочувствие к себе и ”общечеловеческие энергии”. Подлинным же субъектом революции Степун считает, вообще, не класс, а “некий особый дух, дух отчаяния, дух преступления, дух утопизма и фантастики” [8, с. 449]. Он анализирует структуру этого духа, который, в определенной исторической ситуации нисходит на определенную социальную базу. Если в недрах этой базы ведется скрытая или явная борьба за общечеловеческие ценности против социальной лжи, то эта деятельность, даже если она и разрушительная, имеет положительное значение массового акта. Высшими социальными ценностями Степун считает ценности христианства.
Он анализирует структуру революционного “духа” и выделяет три вида революций, с которыми связаны три отличающихся друг от друга революционных “слоя”. Первому слою соответствует “биологическая революция”. Здесь царит дух молодости, свершении, веры в свои силы, больших надежд на будущее. В этом слое отсутствует оглядка на прошлое.
Второй слой - это тот, который можно назвать слоем криминальной революции. Это, как правило, преступные элементы, играющие во всех революциях весьма существенную роль.
Третий, очень важный слой, хотя и выступающий очень отчетливо во всякой революции, тем нс менее, очень трудно определим в рамках научной рациональности. Это слой “фантастической” и “оборотнической” революции, которая осуществляется особыми “демоническими” силами.
Все эти три слоя связаны, каждый по-своему, с революцией в целом, которую Степун определяет как акт “творческого взрыва всех смыслов”. Его характеристика революционных слоев - это не что иное, как качественная характеристика составных элементов революционной массы.
Основное значение в революциях Степун придает биологическому, - молодежному, - слою. При этом он опирается на факты из истории, свидетельствующие об активности молодежи в европейских революциях, а также не практику российских революций. Пафос юности - это, по существу, пафос освобождения от авторитетов, пафос борьбы с господствующим мнением, выраженным в законах или нравах. Даже традиционалистски настроенная часть молодежи “любит портреты предков, а не отцов”. Этому